Альфред Штекли - Джордано Бруно

Святая служба не знает «Изгнания». Узникам, случается, тоже везет.

Вскоре после того, как Бруно вручили замечания цензоров, возобновились допросы. Альберто Трагальоло принялся выяснять мнение обвиняемого по тем положениям, которые цензоры объявили ошибочными.

Хотя Бруно, отвечая, и смягчал отдельные стороны своего учения, чтобы уменьшить расхождение с церковными догмами, от сути своих воззрений он не отказался. Он по-прежнему настаивал, что мысли о «душе мира» и первой материи, о всеобщей одушевленности природы и ее бесконечной потенции, о неуничтожимости и неизменности первоосновы всего сущего, о движении Земли и о существовании множества миров, в том числе и обитаемых, отражают истину.

Несколько месяцев продолжались допросы, связанные с цензурой его книг. Ноланец не соглашался признать свое учение ересью. Процесс, казалось, подходил к концу. Оставалось разобрать дело и вынести приговор. Чтобы не заслушивать многочисленных материалов, было велено составить краткое изложение следственного дела. Весной 1598 года оно было готово; но рассматривать его Святой службе оказалось некогда. Климент и его ближайшее окружение готовились к торжественной поездке в Феррару, вновь присоединенную к владениям римского папы. А когда в декабре Климент вернулся в Рим, город стал жертвой страшнейшего наводнения.

В процессе Джордано Бруно наступил вскоре переломный момент. Дело его было весьма сложным. Несмотря на восемьдесят месяцев следствия, многое оставалось недоказанным. Сколько бы, однако, Бруно ни оспаривал те или иные пункты обвинения, выдвинутые доносчиком, пренебрежение к предписаниям церкви, бегство из монастыря, сам факт его долгого вероотступничества сомнению не подлежали. Это уже навлекало на него подозрение в ереси, но не могло служить доказательством ереси формальной, если обвиняемый отрицал наличие злого умысла.

Но как доказать, что Бруно злонамеренный и упорный еретик? В следственном деле было множество обвинений, касавшихся сути христианских догм. Инквизиторы пребывали в большом затруднении: на основании только доносов Мочениго нельзя было считать Бруно изобличенным, свидетельства же соседей по камере не являлись, строго говоря, юридическим доказательством.

Роберто Беллармино, один из наиболее авторитетных богословов-консультантов Святой службы, нашел выход. В следственных материалах немало страниц посвящено изложению научных взглядов Бруно, заключению теологов, цензуровавших его книги, ответам обвиняемого на замечания цензоров. Здесь речь идет об основах ноланской философии, которые Бруно упрямо объявляет истинными. Но они ведь явно противоречат учению церкви. Надо сделать упор не на оспариваемые свидетельские показания, а На те бесспорно вредные заблуждения, которых, как видно из слов его и писаний, держится обвиняемый. Путь споров с еретиком, да еще таким еретиком, как Ноланец, бесплодный путь. Надо лишить Бруно возможности увёртываться. Он должен ясно заявить, что, проповедуя ноланскую философию, проповедовал ересь.

В Венеции, он соглашался принести покаяние, а здесь, как только дело зашло об его научных воззрениях, стал с особенным упорством настаивать на собственной правоте, Надо выбрать несколько безусловно еретичных положений, заставить обвиняемого признать их ересью, заставить высказать готовность от них отречься,

Предложение Беллармино было принято. Осуществить его было, поручено Беллармино и Трагальоло. Они быстро выполнили возложенную на них задачу и представили кардиналам «Восемь еретических положений», извлеченных из материалов процесса и замечаний цензоров. Кардиналы одобрили проделанную ими работу. «Восемь положений» были переданы обвиняемому. Ответ решит его судьбу. Срок определили очень жесткий — шесть дней.

Им мало того, что они обрекли его на годы тяжелого заточения! Угрожая мучительной смертью, они хотят заставить Ноланца отречься от самых дорогих его сердцу мыслей! Обвиняемый, если он никогда прежде не был судим инквизицией, мог быть приговорен к сожжению на костре только в том случае, если он проявлял себя как еретик «упорствующий и нераскаянный». С этой целью для него и уготовили ловушку, чтобы он сам помог им соблюсти нх проклятую законность и вынести смертный приговор! Если он признает эти восемь положений ересью и отречется от них, то избежит казни. Если же будет настаивать на своем, его как «упорствующего» сожгут на костре. Несколько лет тюрьмы или костер.

Когда от Бруно потребовали ответа, он сказал, что готов отречься от этих положений, если, ни больше, ни меньше, сам папа по собственному разумению или по внушению святого духа объявит их заведомой ересью.

Десять дней спустя на заседании конгрегации Святой службы в присутствии Климента было решено: Беккариа, генерал доминиканского ордена, Беллармино и Трагальоло должны объявить Бруно, что эти восемь положений не только еретичны по существу, но и давно осуждены церковью. Обвиняемому предлагают от них отречься. В случае же его отказа ему дадут срок в сорок, дней, который по обыкновению предоставляют «нераскаянным и упорствующим» еретикам для последних размышлений.

Его приперли к стене. 15 февраля 1599 года Бруно признал эти восемь положений еретичными. Он готов принести отречение в любое время и в любом месте, как пожелает Святая служба!

Казалось, самое тяжкое было уже позади. Решение, которое стоило ему стольких сил, принято. Он признал восемь Положений еретичными и согласился от них отречься. Теперь оставалось лишь ждать приговора. А там — сколько-то лет тюрьмы, ссылка в отдаленный монастырь, неусыпный надзор и горькая старость в ненавистной келье.

В Венеции, мечтая о свободе, он клялся поджечь обитель и сбежать к немцам. Тогда это представлялось вполне возможным и близким. Но сколько утечет времени, прежде чем его выпустят из темницы и не окончит ли он здесь дни свои? Ему было сорок четыре года, когда его схватили, сейчас ему пятьдесят один, но здоровья нет и в по-мине. Он плохо видит и мало похож на того бурного, жизнерадостного Ноланца, к которому так милостивы были женщины.

Он сделал выбор, согласился на отречение. Но дни от этого не стали легче. Неделя шла за неделей, а червь сомнения все сильнее и сильнее грыз душу. Ради чего он сдался? Чтобы сохранить жизнь? Он повторял, что страх смерти хуже самой смерти, и подчёркивал, что ни ужас перед телесными муками, ни боязнь гибели не властны над Героическим энтузиастом. Смерть не страшна тому, кто ведал, для чего жил.