Александр Мартынов - «Охранка». Воспоминания руководителей охранных отделений. Том 1

Будучи в Петербурге, я, конечно, должен был, как это полагалось, явиться в штаб Отдельного корпуса жандармов, и прежде всего в приёмную его командира, генерал-лейтенанта барона Таубе. Когда мы, чины охранных отделений, являлись в Департамент полиции, то обычно встречали там внимательное, а то и ласковое отношение. Не то было в штабе Отдельного корпуса жандармов. Являясь по очереди сначала к старшему адъютанту, затем к начальнику штаба или его помощнику и, наконец, к командиру Корпуса, мы чувствовали себя чужими. Никто не интересовался ни нами, ни нашими делами.

Что касается меня, то я в этот раз впервые представлялся генералу Таубе, который лично меня не знал. Мне было отлично известно, что генерал не может питать ко мне добрых чувств, ибо считает, что его свойственник, полковник князь Ми[кела]дзе, из-за меня снят с должности начальника Саратовского губернского жандармского управления.

После некоторого ожидания в приёмной я был вызван в кабинет генерала. Вытянувшись по всем правилам, я отчеканил свою фамилию и должность. Предо мной стоял небольшого роста военный, с типичной внешностью русского немца. Он враждебно и зло глядел на меня и сразу, ни с того ни с сего, стал кричать: «Может быть, Департамент полиции и считает вас лучшим офицером в Корпусе, а я считаю вас худшим. Вы, может быть, думаете, что вас надо наградить, а я вам заявляю, что в Корпусе жандармов останется или генерал Таубе, или ротмистр Мартынов. Можете идти!» Несмотря на такой приём, я не потерял оптимизма относительно моей дальнейшей карьеры жандарма. Хотя Таубе и здорово засиделся на своём посту, но в конце концов ему пришлось осчастливить своей персоной донских казаков, атаманом коих он был назначен. В Корпусе жандармов остался я, ротмистр Мартынов.

В 1909 году снова возник вопрос о желательности объединения в одном лице функций командира Отдельного корпуса жандармов и товарища министра внутренних дел по заведованию полицией. Таким лицом был намечен генерал П.Г. Курлов. Вот что он пишет по поводу смешения генерала Таубе в своих воспоминаниях: «…единственное затруднение заключалось в том, что было трудно найти какую-нибудь службу для начальника Корпуса жандармов, барона Таубе. Столыпин не любил откладывать раз задуманное дело и приказал мне прямо от него ехать к генералу Сухомлинову и попросить у него какого-нибудь места для барона Таубе в Военном ведомстве. Генерал Сухомлинов, выслушав меня, сказал, что не может исполнить просьбы министра, так как барон Таубе оставил службу в Военном министерстве и перечислился в администрацию с чином полковника. Поэтому ему, в крайнем случае, можно предложить бригаду, что, конечно, далеко не соответствует занимаемому им теперь посту. Я передал Столыпину ответ Сухомлинова, и он просил его лично по телефону как-нибудь устроить барона Таубе. В тот же день, вечером, меня позвали к телефону, и генерал Сухомлинов просил меня передать министру, что вследствие неожиданно изменившихся обстоятельств он в состоянии предоставить генералу Таубе соответствующее место. Именно в этот день атаман донских казаков получил новое назначение, и военный министр может испросить высочайшее соизволение на назначение на его место генерала Таубе. 26 марта я был назначен начальником Отдельного корпуса жандармов и переименован в генерал-майоры с оставлением шталмейстером…» [141] Курлов П.Г. Конец русского царизма: Воспоминания бывшего командира корпуса жандармов. М.; Пг., 1923. С. 119–120.

Я возвратился в Саратов и принялся за прежнюю работу с несколько видоизменёнными отношениями с полковником Семигановским, который из сослуживца превращался в моего непосредственного начальника. Я стал налаживать организационную часть.

Политическое затишье и ослабление революционного подпольного движения в России можно датировать именно началом или серединой 1909 года. В Саратове же настала тишь и гладь. И так продолжалось все эти три года, когда я руководил политическим розыском в Поволжье. Для меня же лично настало время сравнительного отдыха.

Я занялся приведением в порядок отчётности по всему району. Об этом стоит поговорить.

Когда, примерно в 1908 году, Департамент полиции завёл во всех жандармских и охранных частях новую отчётность, основной реформой явилось то, что первоначально записанные начальником местного политического розыска сведения, поступившие от секретного сотрудника, немедленно должны были быть записаны или отпечатаны на пишущей машинке, на особой, так называемой «агентурной записке», с пометками, где именно и кем именно из жандармских чинов она составлена, когда и кто из секретных сотрудников сообщил эти сведения и к какой именно из революционных партий или организаций она относится.

Агентурная записка заключала в себе две основные части: в одной записывалось, возможно ближе к переданным секретным сотрудником данным, всё то, что было сообщено начальнику местного розыска, а в другой вписывались дополнительные замечания относительно сведений и тех мер, которые начальник данного розыскного учреждения намерен предпринять в дальнейшем.

Новый метод давал возможность проследить на ряде таких агентурных записок ценность секретного сотрудника и его положение в революционных кругах. С другой стороны, недостатком этой формы отчётности было то, что в ней накоплялся слишком сырой материал. В нём не было обобщений и часто не было корректива со стороны руководителя местного розыска. Прибавьте к этому зачастую только краем уха слышанные сообщения, иногда совершенно вздорные или, что тоже бывало, выдуманные данные. В результате в Департаменте скоплялась масса или плохо проверенных, или вовсе ложных сведений. Однако эти сведения, часто в дальнейшем не исправленные, попадали и в регистрационные карточки, что иногда влекло за собою неудовлетворительные отзывы Департамента.

Я был сторонником взгляда, что если Департамент завёл, в целях децентрализации руководства местным розыском, районные охранные отделения, то в задачи этих отделений должно входить собирание от местных розыскных учреждений агентурных записок с сырым материалом. Я считал, что в районных отделениях эти записки должны быть проверены и только в форме окончательных сводок посылаемы в Департамент полиции. Это никогда начальством не было принято, и по-прежнему сырые агентурные записки закупоривали департаментские архивы.

Другая слабая сторона отчётности заключалась в том, что начальники местных политических розысков всеми способами уклонялись вписывать в соответствующую графу своё отношение к сообщённым сведениям и подлинную и ответственную критику заменяли бесцветными, ничего не говорящими фразами, вроде: «принято к сведению», «к разработке», «сообщено тому-то» и т. д.