Евгений Чазов - Здоровье и Власть. Воспоминания «кремлевского врача».

У многих аппаратных работников, да и членов Политбюро, вызывало раздражение мое участие в лечении Ворошилова, мои визиты к нему на дачу и в стационар. Но я считал и считаю сейчас, что врач должен оставаться врачом, независимо от того, какое положение в данном случае занимает его пациент и каково отношение к нему столь изменчивого общественного мнения. А ситуации, подобные ситуации с Ворошиловым, возникали не раз: будь то лечение Н. С. Хрущева, которого наблюдали близкие мне академик П.Е. Лукомский и профессор В. Г. Беззубик, с которыми я познакомился и подружился еще в период моей работы в Кремлевской больнице в 1957 году; лечение Г. К. Жукова после его отставки и других пациентов, находившихся, мягко говоря, не в ладах с официальной линией или с определенными деятелями партии и руководства страны.

Весьма своеобразная ситуация сложилась для меня при лечении Хрущева. Он категорически отвергал всех, кто хоть в какой-то степени был связан с его бывшим сподвижником и другом Брежневым и новым руководством страны. Единственное исключение он делал для профессора П.Е. Лукомского, которого он давно знал. Но признавал только лечащего врача В. Г. Беззубика, и лишь ему доверял. Это был опытный, знающий, честный врач, и я был совершенно спокоен и уверен в правильности тактики лечения Н. С. Хрущева. Что бы там ни было, а Хрущев был пациентом, и мы за него отвечали. Естественно, что он категорически возражал против моего участия в лечении, заявляя, что не хочет, чтобы «вся эта свора (Политбюро) знала о его состоянии и обсуждала, долго он еще протянет или нет», подкрепляя, конечно, это заявление теми крепкими выражениями, которые он умел преподносить окружающим. Мы договорились, что посещать его будут только П. Лукомский и В. Беззубик, а если возникнут неясные вопросы, то мы будем обсуждать их заочно.

Встретился же я с Н. С. Хрущевым в необычной обстановке. Он находился в больнице на улице Грановского в связи с инфарктом миокарда. Как-то поздно вечером я был в отделении и мне потребовалась медицинская сестра. Заглянув в комнату медперсонала, я увидел странную картину: дежурные сестры и санитарки сидели вокруг старичка-больного, закутанного в больничный халат, который им что-то громко доказывал и с пристрастием расспрашивал: «Ну что, вам при Брежневе лучше живется?» Он сидел ко мне спиной, и в первый момент я даже не узнал бывшего Первого секретаря ЦК КПСС. При моем появлении сестры вскочили и смущенно стали оправдываться: «Евгений Иванович, в отделении все спокойно, вот мы и хотели с Никитой Сергеевичем чайку попить».

Повернувшись, Хрущев оглядел меня с ног до головы и, по-стариковски замешкавшись, поднялся, чтобы уйти. «Да вы оставайтесь, Никита Сергеевич. Я зашел только напомнить об утренних анализах больного Н.», — сказал я, сожалея, что прервал разговор, в котором Хрущев хотел «выговориться». Наверно, его состояние понятно больным, находившимся длительное время на лечение в отдельной палате. «Вот вы какой, — ответил Хрущев. — Не думал, что на место Маркова (начальник 4-го управления во время его руковододства) поставят такого молодого врача. Вот девочки (этим девочкам было уже давно за 40) о вас очень хорошо отзываются, да и Владимир Григорьевич (Беззубик) много хорошего о вас говорил. Может, так и есть. Да только испортят вас брежневы и другие царедворцы. Не верю я никому».

Что мне было ответить этому прошедшему большую и сложную жизнь политику, удержавшемуся, почти не участвуя в репрессиях, при Сталине, захватившему, но не удержавшему власть, не менее, чем Брежнев и другие, виноватому в кризисе, поразившем страну, старому человеку, которого предали его же «соратники», «ученики» и «друзья».

И хотя после этой встречи сохранялись прежние принципы наших официальных отношений, в определенной степени лед недоверия был разбит.

Странным для меня было и отношение Брежнева к Хрущеву. Он много рассказывал об ошибках последнего, политической и хозяйственной безграмотности, усугублявшейся амбициозностью. О непоправимом ущербе, который тот нанес сельскому хозяйству. Любил вспоминать некоторые истории: «Помните выступление Хрущева, в котором тот начал угрожать ракетным оружием? Так вот, в тот период у нас была всего одна или две ракеты, точность попадания которых была где-то около 50 процентов. Я отвечал за этот раздел и прекрасно помню тот период, — говорил он нам. — А знаете, как мы с Дмитрием Федоровичем (Устиновым) первые награды за космическую технику получили? — продолжал он. — Дмитрий Федорович говорит: «Ты в этот наградной список внеси кое-кого — и Хрущев поддержит, даже несмотря на возражение некоторых товарищей». — Так и получилось. Кто этот или эти «кое-кто», он не говорил, но в словах его сквозила обида, что он должен был ловчить, чтобы получить заслуженную, по его мнению, награду. Он делал вид, что его не интересует здоровье Хрущева, и когда я как-то начал говорить о его состоянии, он прервал меня и сказал: «Знаешь, Евгений, это твои проблемы, но ты должен делать все, что необходимо, чтобы не сказали, что мы его лишили хорошей медицинской помощи». Узнав о тяжелом состоянии Хрущева, он позвонил мне и попросил держать его в курсе событий.

В памяти осталось 11 сентября 1971 года. За два дня до этого у меня умерла мать, и на этот день были назначены похороны. В этот день умер Хрущев, и мне даже не пришлось присутствовать по русскому обычаю на поминках матери. Это был выходной день. Я позвонил Брежневу на дачу, сообщил о смерти Хрущева и спросил, будет ли официальная информация и как будут организованы похороны? Он ответил: «Подожди, никому, кроме родственников, ничего не сообщай». Я жду час, второй, наконец раздается звонок. «Можешь сообщить о смерти Хрущева в обычном порядке. Ну а там делай все, что делаете вы в таких случаях». Я понял, что в течение этих двух часов шло обсуждение, как объявить стране о смерти Н. С. Хрущева и где его хоронить.

Умер не просто персональный пенсионер, а бывший руководитель партии и государства, и вот он единственный из них похоронен на Ново-Девичьем кладбище, а не у Кремлевской стены.

В конце концов, проверив и перепроверив меня и по бюрократическим каналам, и по конкретным делам, Л. И. Брежнев, да и другие руководители партии и государства, смирились с тем, что я сохранил свое независимое профессиональное лицо и старался честно выполнять свой долг и говорить правду. Вероятно, это был один из факторов, позволивших мне оставаться на своем посту два десятилетия. Сыграло роль и то, что на одном из первых заседаний Политбюро Л. И. Брежнев четко заявил, что начальник 4-го управления находится в его подчинении и подотчетен только ему, а для решения возникающих оперативных ситуаций Управление должно контактировать с Ю. В. Андроповым. Такое заявление не только утвердило мое положение, но и позволило держаться с определенной степенью независимости.