Игорь Синицин - Андропов вблизи. Воспоминания о временах оттепели и застоя

На эти данные заокеанские аналитики наложили ухудшение качества образования во всех республиках СССР и расистские соображения об органической неспособности мусульман к познанию точных наук, а также леность в жизни и учебе вообще. В аналитический коктейль были добавлены данные о росте алкоголизма и наркомании повсюду в СССР. На этой основе профессионалы аналитической службы ЦРУ сделали прежде всего вывод о том, что качество человеческого материала в Советской армии обречено на постоянное ухудшение. Призывники из числа азиатских и малых народов СССР не будут способны к обучению военным и особенно военно-техническим специальностям. Настанут такие времена, как указывало ЦРУ, когда в Советской армии будет остро не хватать солдат и младших офицеров, которые должны обслуживать ракетные войска, радиолокационные комплексы, технику ВВС и ВМФ… Аналогичные выводы делались в записке ЦРУ в отношении развития науки, перспективных промышленных технологий, экологизации промышленности и инфраструктуры.

Что касается политических сдвигов, вызываемых демографическими изменениями в СССР, то, как считал «главный противник», они пойдут в направлении усиления сепаратистских настроений и роста национализма среди граждан СССР нерусской национальности. Политический развал и национализм неизбежно поведут к экономической децентрализации и хозяйственному сепаратизму. Ученые-обществоведы ЦРУ оказались более прозорливы, чем теоретики «самого передового учения в мире — марксизма-ленинизма».

Содержание этой записки было доведено Андроповым до сведения Брежнева, Устинова, членов политбюро и секретарей ЦК КПСС, некоторых руководителей правительства. Однако оно не было поставлено на обсуждение в каком-либо высшем органе власти Системы. Кремлевские старцы подобными «пустяками» не интересовались. Более молодое руководящее звено поговорило и забыло…

Среди проблем, которые я настойчиво ставил в комментариях к заседаниям политбюро и с постановкой которых вполне соглашался Андропов, было соотношение между культурой казенной, показной и показушной, вроде роскоши Большого театра и миллионов посетителей Эрмитажа, торопливо пробегающих по его залам на экскурсиях с детьми и авоськами, и культурой быта и поведения, которых издревле не хватало на Руси. Хамство, презрение к бытовой культуре сделались в России после февраля 1917 года признаком самого лучшего тона в отношениях между людьми. Пропасть между коммунистическим режимом и цивилизованными странами Запада в органическом сочетании культуры быта, труда, человеческих отношений все расширялась.

Одним из ярчайших контрастов такого рода являлись для меня еще до начала 70-х годов впечатления от довольно частого пересечения по прежним журналистским делам советско-финляндской границы. Как и десятки тысяч советских людей, я проезжал ее на поезде в районе станций Вайниккала — на финской стороне и Лужайка — на нашей. Последние финские впечатления, если поезд шел из Хельсинки в Ленинград, составляли аккуратное одноэтажное здание вокзала, построенное из красного кирпича, с широкими окнами и массой кондитерских и сувенирных киосков на перроне. Внутри вокзала аппетитно пахло кофе и сладостями из маленького буфета. Недалеко от него, в небольшом зале ожидания, дверь вела в стерильно чистые туалеты. На улице, возле стоянки поезда, дебаркадер и дорожки к нему вели от асфальтированной улицы поселка через аккуратно подстриженный газон. Они были вымощены мелкой плиткой. Чистота на них была такая, словно керамическую плитку ежедневно мыли щеткой с мылом.

Финские пограничники и таможенники, войдя в вагон, лишь вежливо спрашивали, нет ли у пассажира каких-либо запрещенных к провозу вещей. Слова «пожалуйста» и «спасибо» все время звучали в речи финского персонала — в кафе, киосках, в вагоне во время контакта с чиновниками таможенной и пограничной стражи. Они быстро штемпелевали паспорта, и можно было еще несколько минут размяться на перроне.

Над этим типичным кусочком финской территории, на десятиметровом белом флагштоке с золоченой луковкой на макушке, гордо реяло белое с голубым крестом полотнище государственного флага страны Суоми. Казарма пограничников невдалеке и здание вокзала, совмещающее также почту и таможню, — обязательно украшены национальными флагами. Меня всегда восхищало то, как небольшие народы севера Европы — финны, шведы, норвежцы, датчане и исландцы — трогательно и трепетно любят свои национальные флаги и цвета. Не только официальные власти вывешивают их в будни и праздники на высоких флагштоках у административных, общественных, школьных и иных зданий в городах и поселках. На земле частных владельцев недвижимости, в хуторах, поместьях, перед фасадами вилл и скромных дач, в шхерах и на островах тысяч озер Скандинавии постоянно полощутся национальные флаги, поддерживая у граждан и подданных патриотическое чувство. Если на флагштоке в городе и за городом не вывешен флаг, это означает, что его владелец в данный момент здесь не проживает, а находится в отсутствии…

Но вот поезд медленно пересекает советскую границу, притормаживает у пограничного столба с гордой надписью «СССР». Сама линия советской границы выглядит из окна вагона, словно ограда концлагеря строгого режима: два ряда колючей проволоки и контрольно-следовая полоса. В вагон входят офицеры советской погранслужбы и таможенники. Офицеры без церемоний требуют паспорта пассажиров, подозрительно присматриваются к ним, резко приказывают выйти из купе. Сержанты-пограничники проверяют каждый диван, каждый уголок тесного помещения, где, казалось бы, не могла поместиться и кошка. Так ищут шпионов и диверсантов. Затем приступают к своей работе офицеры таможни обоего пола. Они в 50—80-х годах требовали открыть чемоданы и сумки. Иногда пересчитывали, по скольку пар колготок или плащей болонья везет в качестве сувениров «подозреваемый» советский гражданин.

Особенно допекала путешественников на советско-финляндской границе одна женщина — офицер таможни, которая самозабвенно рылась в чужих вещах. Однажды я вез из Хельсинки подарок финских друзей — национальный нож «пукко». Чтобы не вызвать ненужных расспросов этой дамы о происхождении ножа, лезвие которого было длиной около девяти сантиметров, то есть разрешенным к провозу, я на всякий случай сунул финку на дно чемодана, а поверх грязного белья и рубашек разбросал несколько выразительных пачек презервативов. На долю нашего вагона досталась именно та самая дева-таможенник. Когда по ее требованию я поставил свой чемодан на диван и откинул его крышку, предметы мужской гигиены предстали перед ней во всей красе. Женщина-офицер густо покраснела, потом сказала мне «Фи!» и велела закрывать чемодан…