Федор Раззаков - Ефремовы. Без ретуши

Мы были вдвоем в кабинете. Ефремов, казалось, общался в своем обычном стиле, не подлаживаясь к собеседнику. Положил трубку и вдруг вытер капельки пота со лба. Заметил мое удивление и с виноватой улыбкой пояснил вполне по-чеховски: «Знаешь, трудно выдавливать из себя раба».

Этот звонок Горбачева Ефремову не был случайностью. Так один предатель давал знак другому предателю — мы с тобой одной крови, вместе будем раскручивать маховик будущего вселенского предательства. В эту раскрутку очень скоро Горбачев подключит и других интеллигентов из разряда либеральных: Элема Климова и Андрея Смирнова в Союзе кинематографистов, Владимира Карпова в Союзе писателей СССР, Александра Аксенова в Гостелерадио, Виталия Коротича в «Огоньке», Егора Яковлева в «Московских новостях» и т. д.

История не знает сослагательного наклонения. Но если представить себе, что вместо М. Горбачева генеральным секретарем ЦК КПСС избрали бы Г. Романова, то вселенское предательство никогда бы не случилось. Поскольку избран был бы совершенно иной вектор перестройки. И к власти в ведущих идеологических учреждениях пришли бы совершенно другие люди. Не Элем Климов и Андрей Смирнов, а Сергей Бондарчук, не Владимир Карпов, а Юрий Бондарев, не Александр Аксенов, а остался бы прежний руководитель — Сергей Лапин и т. д. И в МХАТе не случился бы раскол, поскольку не досидел бы до него его зачинатель — Олег Ефремов. И Таганка бы не раскололась, поскольку не вернулся бы в СССР беглец Юрий Любимов — ее главный погубитель. Короче, много бы чего не произошло. Но главное — не развалилась бы великая страна из-за предательства тех, для кого предательство было естественным состоянием души.

Но оставим на время творческие дела Ефремова и поговорим о его повседневной жизни. И снова обратимся к воспоминаниям его тогдашней возлюбленной Светланы Родиной:

«Ефремов не был скупым. Никогда не жался, если мы шли обедать в дорогой ресторан, говорил: «Выбирай что хочешь». Подарки делать не умел, но пытался. Однажды я отправилась покупать ему скатерть, хотела, чтобы стол выглядел приличнее. Олег Николаевич денег дал гораздо больше, чем требовалось: «Выбери еще что-нибудь себе. Это будет от меня». Я купила пуховый платок, очень легкий и теплый. В нем было хорошо репетировать.

Как-то преподнес духи:

— Вот. Это тебе. Я, правда, ничего не понимаю в этом деле. Не знаю, хороший запах или нет.

— Конечно хороший! Это же Magie Noire.

— Так открой, подушись. Ну-ка…

— По-моему, аромат вечерний.

— Да, ты, наверное, права…

Тогда во многих магазинах месяцами стояли французские духи и коньяки.

«Атрибуты буржуазной роскоши» стоили бешеных денег, народ их не брал, только «богема». У нас в театре, например, на всех посиделках пили двадцатипятирублевый «Мартель». Я выпивала мало и не особенно пьянела. Волчек говорила: «Везет тебе, Светка. Как я завидую людям, которые пьют и прекрасно себя чувствуют, общаются, танцуют. А мне стоит пригубить винца, и сразу голова болит». Из-за этой особенности Галине Борисовне, наверное, было сложно с первым мужем — Евстигнеевым. Он умел и любил выпить, а она не могла составить компанию. Зато его вторая жена Лиля Журкина с удовольствием это делала. Друзья предупреждали, что добром это не кончится. Галина Борисовна говорила: «Женя, ты в ответе за Лилю»…

Я не исключаю, что Лиля знала о романе мужа с юной Ирой Цывиной, хоть Евстигнеев его и не афишировал. Он берег жену, никогда ни в чем не упрекал. Не знаю, может, они и ссорились, но при мне Евгений Александрович обращался с Лилей очень нежно.

Она умерла летом 1986 года. Я была в отпуске на Волге и узнала об этом от Ефремова. Куда бы ни уезжала, звонила ему почти каждый день. Однажды он мне сказал, что Лили больше нет и ее смерть вызывает много вопросов. Евгений Александрович выждал какое-то время, а потом перестал скрывать отношения с Цывиной, она переехала к нему.

Ефремов никогда Евстигнееву об этом не говорил, но считал его виноватым в смерти Лили…»

Раз уж речь зашла о взаимоотношениях Ефремова и Цывиной, то вот какую весьма некрасивую историю рассказывает В. Шиловский: «Лилечке приходилось отбиваться от домогательств Ефремова, пока Женя Евстигнеев спал в соседней комнате. Ефремов жил в том же доме и безапелляционно пользовался соседством с семьей Евгения Александровича. Но Лиля была бескомпромиссной в этом отношении. И ушла из жизни по собственному желанию…»

И снова послушаем воспоминания С. Родиной:

«Иногда он любил испытывать. Требовал: «Если любишь, поедешь со мной!» И не важно, сколько времени и куда надо ехать. Однажды вместе с Леней Монастырским потащил к какому-то знакомому за сто километров от Москвы, заставил сидеть за столом до поздней ночи. Я вернулась домой под утро. Муж не стал докапываться. Мы еще жили вместе, но дело шло к разводу. И не Ефремов стал его причиной. Наш брак просто себя исчерпал.

Олег Николаевич предлагал сойтись, переехать к нему. Я долго колебалась, не говорила ни «да» ни «нет». Даже повесила у него в шкафу пару блузок, а потом их забрала. Подумала, что лучше все оставить как есть…

Наши отношения с Олегом Николаевичем не были романом в общепринятом смысле этого слова. Нас связывала не только и не столько физическая, сколько душевная, духовная близость. Для меня она была первостепенной. И поэтому меня не особенно волновали отношения Ефремова с другими женщинами — Вертинской, Мирошниченко или кем-то еще. Я знала, что нужна ему, как никто другой, и этого было достаточно. Хотелось помочь Олегу Николаевичу, особенно когда ему «нездоровилось» — так называла его «путешествия» тактичная Ирина Григорьевна.

От нее я и узнавала, что Ефремов не вышел на работу. Сразу шла к нему домой. Там уже сидел кто-нибудь из друзей: Бурков, Калягин, Гельман, Рощин… Ему нужны были собеседники. А сколько он читал во время «болезни»! Олег Николаевич был настоящим библиоманом, с гастролей вез чемоданами не тряпки или технику, а книги. В спальне у него всегда была гора самого разного чтива, она занимала половину кровати. На другой половине Ефремов спал. Книги лежали раскрытыми, он читал их все одновременно.

Его «путешествия» были похожи на отпуск: выпивал, читал, спал, общался с друзьями. Ефремов называл это «подлатать батареи». Он наслаждался свободой, но головы не терял, наутро все очень хорошо помнил. Некоторые «умники» пытались его обмануть:

— Олег Николаевич, вы вчера обещали…

— Неправда, все было совсем не так.

В такие дни к нему приходили только те, кому он верил. Но иногда Ефремов пускал и не очень близких людей — кто-то ведь должен был пополнять «припасы для путешествий». Я делать это категорически отказывалась. Олег Николаевич уважал мою позицию и не хотел, чтобы я участвовала в посиделках. Как-то сказал, налив рюмку: «Ты на меня, Светка, не смотри! Я мужчина, а ты женщина и актриса и должна следить за лицом. Видишь, какая у меня сосудистая сетка? И у тебя такая будет, если станешь с меня пример брать!»