Александра Толстая - Отец. Жизнь Льва Толстого

Походы, карты, охота, женщины — все это не мешало той внутренней работе, сложный процесс которой шел, переплетаясь и порою сливаясь в единый поток, по двум руслам: собственное самосовершенствование и творчество.

«Сколько я мог изучить себя, мне кажется, что во мне преобладают три дурные страсти: игра, сладострастие и тщеславие… Страсть к игре проистекает из страсти к 'деньгам, но большей частью (особенно те люди, которые более проигрывают, чем выигрывают), раз начавши играть от нечего делать, из подражания и из желания выиграть не имеют страсти к выигрышу, но получают новую страсть к самой игре, к ощущениям. — Источник этой страсти, следовательно, в одной привычке, и средство уничтожить страсть — уничтожить привычку. — Я так и сделал…»

«Сладострастие имеет совершенно противоположное основание: чем больше воздерживаешься, тем сильнее желание. Есть две причины этой страсти: тело и воображение. Телу легко противостоять, воображению же, которое действует и на тело, очень трудно. Средство против как той, так и другой причины есть труд и занятия, как физические — гимнастика, так и моральные — сочинения. — Впрочем, нет. — Так как это влечение естественное, и которому удовлетворять я нахожу дурным только по тому неестественному положению, в котором нахожусь (холостым в 23 года), ничто не поможет, исключая силы воли и молитвы к Богу — избавить от искушения… Тщеславие есть какая–то недозрелая любовь к славе, какое–то самолюбие, перенесенное в мнение других — он любит себя не таким, каким он есть, а каким показывается другим… Я много пострадал от этой страсти, она испортила мне лучшие годы моей жизни и навек унесла от меня всю свежесть, смелость, веселость и предприимчивость молодости. Не знаю как, но я подавил ее, и даже впал в противоположную крайность: я остерегаюсь всякого проявления, обдумываю вперед, боясь впасть в прежний недостаток… Не могу сказать, чтобы страсть эта была совершенно уничтожена, потому что часто я жалею о наслаждениях, которые она мне доставляла, но, по крайней мере, я понял жизнь без нее и приобрел привычку удалять ее. Я только недавно испытал в первый раз после детства чистые наслаждения молитвы и любви».

Упражнения над волей, над улучшением своего внутреннего «я» идут наравне с физическими упражнениями — гимнастикой, фехтованием. Глубокие мысли перемежаются с мелкими, почти наивными мыслями: ему жалко отдать коробочку с музыкой, которую ему прислала тетенька Татьяна Александровна для его кунака Садо, он засматривается на хорошенькую казачку, он расстраивается тем, что увидел месяц с левой стороны… Работая над «Детством», он то приходит в полное отчаяние и ему кажется, что повесть его никуда не годится, то снова окрыляется и записывает в своем дневнике: «Детство порядочно» или «есть места прекрасные, но есть и плохие».

«С некоторого времени меня сильно начинает мучить раскаяние в утрате лучших годов жизни. И это с тех пор, как я начал чувствовать, что я бы мог сделать что–нибудь хорошее. Интересно бы было описать ход своего морального развития; но не только слова, но мысль даже недостаточна для этого. Нет границ великой мысли, но уже давно писатели дошли до неприступной границы их выражения… Меня мучит мелочность моей жизни — я чувствую, что это потому, что я сам мелочен; а все–таки имею силу презирать и себя и свою жизнь. Есть во мне что–то, что заставляет меня верить, что я рожден не для того, чтобы быть таким, как все. Но отчего это происходит? Несогласие ли, — отсутствие гармонии в моих способностях, или действительно я чем–нибудь стою выше людей обыкновенных? — Я стар, — пора развития или прошла, или проходит, а все меня мучит жажда… не славы, славы я не хочу и презираю ее, а принимать большое влияние в счастье и пользе людей».

Переписка рукописи утомляет его, и, переписав «Детство» три раза собственноручно, он сажает писаря переписывать последнюю редакцию. 3 июля 1852 года Толстой отправил первую часть своего романа «История моего детства» в редакцию «Современника». Рукопись была подписана двумя буквами: Л. Н.

«…Я с нетерпением ожидаю вашего приговора, — писал он Некрасову 3 июля. — Он или поощрит меня к продолжению любимых занятий, или заставит сжечь все начатое».

Вероятно, Толстому казалось, что он бесконечно долго ждал ответа от редактора «Современника». Может быть, он старался об этом не думать. У него болели и разрушались зубы, болели ноги и расстраивался желудок, ему нездоровилось. Он читал «Исповедь» Руссо, находя, как всегда, в авторе отзвуки собственных мыслей, и «Исповедь савойского викария», и продолжал писать «Роман помещика», переделанный потом в «Утро помещика», «Отрочество», «Письмо с Кавказа», получившее впоследствии название «Набег», «Записки маркера». И как всегда, когда силы его сосредоточивались на искании истины и на неизбежном для него претворении этих исканий в художественные образы, — он был собою доволен. «Я знаю, что был бы счастливее, не зная этой работы. Но Бог поставил меня на этот путь: надо идти по нем», — пишет он в дневнике от 25 августа 1852 года.

Некрасов, очевидно, сразу оценил молодого автора. Ответ, по тогдашним передвижениям на почтовых лошадях, пришел очень быстро. 29 августа Толстой получил письмо с извещением, что «Детство» принято: «Не зная продолжения [16] «Не зная продолжения…» — Некрасов Н. Собр. соч. Т. 10. С. 176. — писал Некрасов, — не могу сказать решительно, но мне кажется, что в авторе ее есть талант… Прошу Вас прислать мне продолжение. И роман ваш и талант меня заинтересовали».

«Письмо от редактора… которое обрадовало меня до глупости», — записал Толстой в своем дневнике (29 авг. 52 г.), и, по обыкновению, составляя себе программу завтрашнего дня, он кончает запись словом: … «сочинять» (курсив мой. — А. Т.).

Никто, кроме тетеньки Татьяны Александровны и брата Николая, не знал, кто был автор романа «Детство», появившегося в сентябрьской книжке «Современника». Но о романе заговорили.

В это время Мария Николаевна Толстая жила в своем имении Покровское, Тульской губернии. — Их соседом по имению Спасское был Тургенев. Он часто навещал Толстых. Как–то раз он привез сентябрьскую книжку «Современника» и предложил прочитать начало романа «Детство» какого–то неизвестного, но очень талантливого автора, скрывшего свое имя под инициалами Л. Н.

«Каково же было наше удивление, когда в героях романа мы стали узнавать самих себя, описание всех родных, близких нашего дома… Кто бы мог это написать? Кто мог знать интимные подробности нашей жизни? Мы были так далеки от мысли, что Левочка мог быть автором романа, — рассказывала Мария Николаевна Толстая, — что мы решили, что автор книги был Николай».