Александра Толстая - ДОЧЬ

Мы провели 4 дня в Мурманске, единственном городе в России, где не было ни одной церкви.

Ночевали в школе. Нам отвели одну комнату, где мы все — и мужчины и женщины, — не раздеваясь, спали 4 ночи на полу.

Первая наша поездка из Мурманска была в лопарскую деревню. Мы наняли трое санок, каждые санки были запряжены парой оленей На передних санках оленями правил лопарь, остальные санки привязаны к передним.

Глубокий снег, едва проторенная узкая дорога, какие–то жалкие, низенькие деревья по дороге, ни людей, ни домов. А деревня, куда мы приехали, — всего несколько домов — холодных. Женщины и дети все сидели в доме в малицах [87] Меховая расшитая одежда. , унтах. Они производили жалкое впечатление нищеты, дикости.

Когда ехали назад, сумерки перешли в полную тьму. Лопарь наш напился, гнал оленей из всех сил. Когда мы покатились под гору, лопарь не тормозил; передки саней били оленей по ногам, и они неслись, как бешеные.

Удержаться на скользкой поверхности санок было невозможно, и мы все, один за другим вывалились в глубокий снег. Мы барахтались в снегу и старались из него вылезти, а олени, домчавшись до подножия горы, останавливались. Лопарь, увидав, что в санях никого нет, пошел нас искать.

— А, вот они! — воскликнул он радостно. — Как бутылки валяются. Вставайте, чего валяетесь?! — и он стал нас считать. — Один, два, три… Сколько вас было? Шесть?!

Поехали дальше. Теперь лопарь то и дело останавливался.

— Что случилось?

— Один, два, три, четыре… — и, пересчитав всех, опять погнал оленей.

Он боялся потерять кого–нибудь, так как с каждого из нас он должен был получить по шесть рублей.

Воскресенье мы бродили по базару. Я люблю базары. На базарах вы всегда чувствуете характер населения, видите людей, их одежду, изделия.

— Кто это? — спросили мы местного учителя.

На базар въехала молодая стройная женщина, румяная, с чуть приплюснутым носом и узкими карими глазами.

Она ехала стоя, управляя парой белых оленей, запряженных в санки, покрытые белыми оленьими шкурами. Она была в белой с цветными узорами на подоле малице и в белых унтах. Мы загляделись на нее.

— Кто это?

— Это Ульяна, — ответил учитель, — вдова. Ее все знают. Всю мужскую работу делает, да и по правде сказать, ни один мужчина не может так оленями управлять, как она.

Ульяна лихо подкатила к лавке со шкурами и, не глядя ни на кого, стала что–то доставать из саней.

— А умница она какая! — продолжал учитель. — В прошлом году у всех лопарей Советы оленей забирали. Так что ж она сделала? Спрятала в лес своих оленей, да так, что найти невозможно. Да и сейчас никто не знает, сколько у нее голов. Молодчина! Огонь баба!

Мне очень хотелось ее снять, но было слишком темно.

Купить на базаре ничего не удалось. В единственной лавке, где продавались меха, нам сказали, что все, что у них было, забрали Советы — за границу посылают.

Учитель нам рассказал, что в прошлом году Советы реквизировали и зарезали тысячу оленей. Резали оленей в период линьки, и почти все шкуры пришлось выбросить. После этого лопари стали прятать оленей, оставшихся от реквизиции, в леса и болота.

Из Мурманска нам разрешили за небольшую плату сесть на ледокол, шедший на выручку затертого во льду баркаса, который направлялся в город Александровск. С треском, подрагивая от напряжения, ледокол пробивал себе дорогу к застрявшему баркасу и, освободив его от льда, пошел дальше к Александровску.

— Что это? — спросили мы матросов.

Темная, громадная куча чего–то? Дом? Судно? В полутьме никак нельзя было различить, что это такое. И только подойдя совсем близко, мы увидели громадное чудище. Это был мертвый кит. Я никогда не представляла себе животного такого размера! Мне казалось, что он был больше нашего ледокола!

— А вот и город Александровск! — сказал кто–то из матросов.

— Где же он?!

Темные, облепленные ракушками, мрачные скалы у замерзших берегов Ледовитого океана, небольшой домик на берегу, несколько полуразрушенных необитаемых домов, и во всем городе один житель — ученый, заведующий биологической станцией.

Мы поговорили с ним, но он неохотно и резко отвечал на наши, как ему, вероятно, казалось, наивные вопросы: как он может жить здесь совсем один в этой полутьме? около этих мрачных скал? рядом с таким холодным бездушным океаном?

— «Бездушным»? — ученый презрительно фыркнул. — Да этот океан кишит жизнью! — сказал он с презрительной улыбкой. — Тюлени, моржи, киты…

По–видимому, он свыкся с этой жизнью и был счастлив. Здесь он был вдали от жестокой действительности, вдали от лжи, фальши и злобы людской.

Возвращаясь обратно в Петербург, что заняло четверо суток, мы остановились в Кандалакше на берегу Белого моря.

До революции Кандалакша снабжала Россию соленой рыбой: семгой, селедкой, сардинами. Но от многочисленных заводов, которые здесь ранее работали, остался лишь один.

— В прошлом году был громадный улов, — рассказывал нам местный житель, — мы не знали, что делать со всей этой рыбой, и около восьмисот тысяч пудов сельдей испортились, и их пришлось выбросить.

— Но почему же?

И невольно мысли мои перенеслись в Москву, где по 8–10 часов стояли люди в хвостах, надеясь получить какие–нибудь продукты.

— Почему? Очень просто! Кадушек не было, не в чем было солить. И о чем эти товарищи там в Москве думают? Только бы…

Он хотел что–то еще сказать, но махнул рукой и замолчал.

Недалеко от Кандалакши наш поезд остановился. Мимо станции красноармейцы гнали группу оборванных, замерзших людей. Люди хотели остановиться, что–то сказать нам, но охранники грубо закричали на них. Страшно было смотреть на эти распухшие, посиневшие от холода лица, на выражение глубокого страдания на них. Люди с трудом передвигали ноги, обутые в разбухшие, стоптанные валенки или порыжевшие сапоги.

Позади, едва передвигая ноги, шел высокий худой священник с длинными волосами и в каком–то странном одеянии, не то рясе, не то длинном пальто. Казалось, что он вот–вот упадет. Больно сжалось сердце. Стало неловко, стыдно за свое благополучие, сытость, за свою относительную свободу.

— Марш, марш! — опять заорал красноармеец. — Не задерживайся! А вы чего глазеете? — повернулся он к нам. — Аль таких орлов не видали? — и он грубо захохотал.

«Боже! Боже! За что? И кто они? Профессора, инженеры, ученые, бывшие буржуи?»

Летом 1929 года я отправилась в Ярославль и оттуда на пароходе вниз по Волге до Астрахани.

В Ярославле мне хотелось посмотреть старинные церкви и монастырь, построенный в XIII веке.

— Какой монастырь? — спросила женщина, которую я просила указать мне дорогу. — Опоздали, голубушка, разрушили монастырь, нет его больше!