Лев Визен - Хосе Марти. Хроника жизни повстанца

В один из зимних вечеров 1886 года Марти засиделся в «Полегре», ресторанчике на Пеарл-стрит, облюбованном кубинцами. Здесь постоянно шли споры о будущем Кубы, именно споры, потому что провал экспедиции Гомеса и Масео расколол эмигрантов.

— Зачем, зачем нам стрелять? — горячился невысокий господинчик в обтягивавшем жирную спину сюртуке. — Разве не лучше без крови, постепенно добиться у Испании прав, за которые мы готовились платить смертью?

— В конце концов каждый недовольный может уехать сюда, в Штаты, — добавил его сосед, бывший скотовод из Лас-Вильяса. — Вот я, например, — я и здесь нашел себе дело: никто лучше меня не может отбраковать скот на нью-йоркских бойнях!

Третий кубинец не ограничился репликами. Он встал и подошел к сидевшей в углу кампании американцев.

— Рассудите наш спор, джентльмены, — сказал он. — Мы хотели бы…

До Марти донесся ответ бизнесмена:

— Наша страна — страна свободы! Леди Свободу видно с моря за шестьдесят миль! Конечно, кубинцы могут приехать в Штаты. Им найдется работа во Флориде, где можно осушать болота и сажать апельсины. Но только стоит ли тратить доллары на дорогу? Не лучше ли просто сделать Кубу еще одним американским штатом?

Посетители «Полегре» обернулись сразу, потому что Марти, вставая, чуть не опрокинул стул.

— Да, джентльмены за тем столиком правы! — воскликнул он. — Статую Свободы действительно с моря видно за шестьдесят миль. И на ее постаменте начертаны слова: «Я поднимаю свой светильник у золотого входа». В октябре [37] Статуя Свободы была подарена Соединенным Штатам Францией, и ее торжественное открытие состоялось 28 октября 1886 года. палили пушки и над сотнями праздничных лодок развевались флаги «Мейфлауэра» [38] Так называлось судно, на котором в Америку прибыли первые поселенцы. и республики. И каждый был уверен тогда, что свобода составляет в этой стране основу, щит и суть жизни. Но разве подлинная свобода допускает подчинение других народов? Разве будут свободны в своей республике сыны Северной Америки, если они откажут в праве иметь свое государство кубинцам?

А кубинцы хотят независимости. Отмена рабства не примирила их с Испанией, а, напротив, заронила в их сердца новую жажду борьбы. Вчерашние рабы сегодня хотят стать хозяевами своей земли, своей жизни, и их слово еще не сказано…

— Эй, сеньор! — взметнулся над залом выкрик одного из американцев. — Ниггеры [39] Оскорбительная кличка, данная неграм расистами США. поставят вам памятник!

— Вы говорите «ниггеры»? Нет, полноправные граждане, как и белые, проливавшие кровь под знаменами Сеспедеса, Аграмонте, Гомеса и Масео. Вы хотите аннексии Кубы, чтобы ее постигла судьба ваших южных штатов? Нет! Кубинцы не согласятся на это!

Испуганный хозяин нервно перетирал за стойкой посуду. А Марти говорил, обращаясь уже не к янки, а к соотечественникам, заполнявшим зал:

— Недавно я получил письмо от Эмилио Нуньеса. Он живет сейчас в Филадельфии. Этот город лежит на берегах Делавера, и его название означает «братская любовь». Там стоит Дом независимости, там можно видеть Колокол свободы, звеневший над Америкой в 1776 году. Но в этом колоколе есть трещина, которую можно пощупать пальцем. И как эта трещина в благородном металле, есть изъян и в братской любви в этой стране. Эта трещина — стремление властвовать. Собственная свобода очень дорога этим людям пуританской касты. На чужую свободу они смотрят как на объект, который можно обесчестить. Хищность касты выражается даже в чересчур орлином профиле носов ее представителей…

Янки сидели молча. С каким удовольствием они заткнули бы глотку этому кубинцу, заткнули бы чем угодно: кулаком, каблуком, бутылкой! Но, черт побери, окажется, что в Штатах действительно нет свободы, что нельзя говорить все, что думаешь.

Марти шел домой, сутулясь под порывами ледяного ветра. Как мало еще знает его Америка об истинном лице Соединенных Штатов! И как хорошо, что он может рассказывать ей об этом через «Ла Насьон» в Буэнос-Айресе, через «Ла Република» в Гондурасе, через «Эль Экономиста Американо» здесь, в Нью-Йорке. Нет, еще не все потеряно для революции. Нужно изучать обстановку и тщательно, исподволь собирать силы. Рано, рано торжествуют те, кто готов променять подлинную свободу на «дарованные» блага.

В феврале телеграмма из Гаваны сообщила о кончине дона Мариано. Из жизни ушел единственный родной Марти человек, который — пусть поздно — все же принял его таким, каким он был: не щадящим себя бунтарем, бескорыстным борцом за идеалы, столь многим казавшиеся несбыточными.

Марти писал Фермину Домингесу в Тампу: «Ты не знаешь, насколько сильно я его полюбил после того, как понял, что под грубой внешностью он хранил цельность и красоту души. Моя печаль не может быть большей».

Он повесил портрет отца над столом. Теперь он был совсем один — донья Леонора, такая нежная и тихая, любила в нем только сына, но не повстанца.

Тем больше он думал о Кубе. Он знал, что «национальное единство» точили черви. «Зачем же еще нужны колонии, как не для эксплуатации?» — вопрошали в кортесах консерваторы, утверждая новые обложения. И Марти не ошибался в надеждах и прогнозах: новые зерна гнева прорастали на востоке и западе. Крестьяне требовали земли, а неутомимый Энрике Ройг-и-Сан-Мартин начал издавать газету «Эль Продуктор», которую посвятил «защите экономических и социальных интересов рабочего класса». Марти не получал этой газеты, но знал о ее позиции из писем Фермина Домингеса. Он соглашался с «Эль Продуктор», когда она звала бороться «против всякого угнетения», но качал головой, читая о призывах к «прямому действию», к всеобщей забастовке. Драма на Хеймеркетской площади Чикаго была слишком свежа в его памяти [40] 1 мая 1886 года забастовало около 350 тысяч американских рабочих, требовавших восьмичасового рабочего дня. С особым размахом забастовка проходила в Чикаго, где пользовались большим авторитетом социалисты, возглавляемые Альбертом Парсонсом. 3 мая 1886 года полиция расстреляла мирную демонстрацию чикагских рабочих. 4 мая на митинге протеста провокатор бросил бомбу, которой было убито семь полицейских и четверо рабочих. Полиция снова открыла огонь, а затем арестовала восемь вожаков забастовки: Спайса (Шписа), Парсонса, Фишера, Энгеля, Линга, Филдена, Шваба и Небе. Им предъявили обвинение в убийстве, хотя в момент взрыва на площади был только произносивший речь Филден. .

Думая так, Марти не замечал, что по-прежнему противоречит самому себе. Признавая освободительную войну необходимой и отвергая «постепенные реформы», он тем не менее хотел социального мира, верил в его возможность и надеялся поэтому, что Куба сможет избежать классовых боев, когда ее народ будет един.