Лина Войтоловская - Мемуары и рассказы

– Значит и вы одинокая, Клавдия Алексеевна, как я.

Сам не понимая почему, ее одиночество обрадовало его.

– Да как сказать – одинокая, – задумчиво улыбнулась Клавдия. – Со свекровью мы и по сей день близкие. Я как раз от нее сейчас еду.

– Вот как?

– Ага. Она у дочке на покое жила, а дочка возьми да помри. С внуком теперь живет. Я, как на пенсию вышла, решила к ней съездить. Старенькая она, боюсь, больше не увидимся…

– Она где проживает?

– В Ставрополе, в городе. Внук ее в агрономическом техникуме преподает.

– Ученый, значит, человек.

– Молодой еще, а умный, образованный.

– Теперь молодых много образованных.

– Много.

Помолчали.

– И долго вы у нее гостили?

– Целый месяц. За всю жизнь столько не отдыхала, – засмеялась Клавдия. – Даже надоело бездельничать!

– Мы теперь с вами пенсионеры, нам полагается бездельничать…

– Да нет, Василий Степанович, мне другие мысли в голову вступили… – Примолкла, опять задумалась.

– Я всю жизнь горевала, – заговорила она, – что детишек своих не нажила. Люблю я их очень.

Оживилась и тихо засмеялась чему-то своему.

– И знаете. Ей богу, они меня тоже любили. В ясельках со своими делишками, с бедами – радостями – ко мне: мама Клава, да мама Клава…

– Видно, добрая вы, Клавдия Алексеевна. Ребятишки, они умные, сразу человека чуют. Это вроде как лошади или собаки – кто к ним добром – ни за что не обидят.

Клавдия громко рассмеялась.

– Ну, спасибо вам, с собакой меня сравнили!

Да что вы! Неужто обиделись? – смутился Василий. – Я же вроде в похвалу!

– Шучу я, – отмахнулась Клавдия. – А может, вам моя болтовня надоела?

– Нет, нет, слушаю.

– Я скоро к концу подойду, – серьезно заговорила Клавдия, но снова примолкла.

Василий ждал, внимательно вглядываясь в ее немолодое, но удивительно свежее лицо. Ему казалось, что она чем-то огорчена. Но нет, в глазах все та же готовность к улыбке, которая сразу так понравилась Василию. И еще что-то было в ее лице, чего он раньше не заметил, либо не обратил на это внимания – похоже было, что она приняла какое-то важное решение, но не уверена, стоит ли говорить о нем малознакомому человеку.

И Василию захотелось взять ее маленькую, твердую руку, подержать в своей широкой ладони… Пусть говорит, он одобрит любое ее решение, но пусть будет оно таким, чтобы в ее жизни осталось место и для него, Василия… Сказать ей об этом? Сейчас? Сию минуту? Но он совершенно не знал, как это сделать, какие для этого нужны слова. Может, она рассердится, не захочет вообще с ним разговаривать?

«Да и что я ей? Старый старик, калека, а она вон еще какая… красивая?»

А Клавдия продолжала молча глядеть в тусклое стекло окна.

И вдруг там, в стекле, встретилась с ним взглядом: он смотрел на нее пристально, напряженно, чуть сощурив глаза, словно издалека.

Этот взгляд смутил ее до слез. Не потому, что был недобрым, враждебным – совсем, наоборот: на обрубленном темноватом лице Василия светилось выражение такого откровенного, простодушного восхищения, что Клавдия невольно на мгновение зажмурилась.

«Господи, – подумала она, – разве так бывает? Еще даже суток нет, как мы знакомы, а будто знаем друг друга сто лет»…

Открыла глаза, снова встретила тот же взгляд и невольно радостно улыбнулась ему навстречу. И тут же ужаснулась:

«Стыд какой! Что он обо мне подумает!..»

«Чего это она? – всполошился Василий, видя, как резко изменилось выражение ее лица. – Плохо обо мне подумала? Да нет, не девчонка ведь, должна уж про людей понимать…»

Клавдия встала, взяла мыло, полотенце и, не глядя на Василия, вышла из купе.

«Рассердилась, – подумал Василий. – Да на что же?»

Клавдия вернулась умытая, посвежевшая, но тревожное ожидание чего-то непонятного продолжало волновать ее. Она уселась так, чтобы больше не отражаться в стекле окна, но в узком купе, конечно, невозможно было стать совсем невидимой или незаметной.

Василий понимал – ей не хочется, чтобы он на нее смотрел, но удержаться не мог и изредка, исподтишка все же поглядывал на нее.

«Вот как странно в жизни случается, – думал он. – Годами с человеком встречаешься, а не заденет он тебя, не тронет ни мысли, ни сердца, – так, прохожий. А бывает, несколько часов человека видишь, а мнится – всю-то жизнь с ним прожил. Как это так получается?»

Клавдия и Василий молчали, и почему-то обоим было неловко.

И оба понимали, что думают они сейчас об одном и том же.

«Вот дура, – корила себя Клавдия. – Про себя я все ему разболтала, а об нем знаю, что вдовый, да войну воевал… Ну и что? Пусть и не знаю… а вижу, какой он человек… Неужто все так и пройдет? Кончится дорога и все? Больше я его не увижу?!»

«Не научился я с женщинами по-хорошему разговаривать, – с грустью подумал Василий. – Неужто вот так – доедем до места и разойдемся? И больше не повстречаемся?»

«А вдруг он пьяница? – ужаснулась Клавдия. – Я ведь про мужа своего сперва не догадывалась, что пьет… А этот? Да нет, не похоже. Этот… надежный… Надежный? Мне-то к чему это знать? Что смотрит на меня эдак… ласково, так может, я все сама себе выдумала? Что это я? Старуха, а вот что в голову лезет!»

Она выпрямилась, сердито глянула на Василия, прихмурила почти невидимые, светлые брови, но, увидев его перетревоженное, взволнованное лицо, неожиданно для себя самой доверчиво и открыто улыбнулась.

И тот час он отозвался на эту улыбку.

– Красивая вы, Клавдия Алексеевна, – радостно сказал он. – Когда вот так улыбаетесь…

Она вспыхнула. У нее покраснела даже шея.

– Скажете тоже! – прошептала она. – Старухе – такие слова!

– Да как вы можете?! Вы мне совсем молодой глядитесь.

– Мне пятьдесят шестой… Что это вы, право?

– Ну и что? Ну и что? Иной человек, если сердце у него доброе, до самой старости красив бывает, а вы…

– Скажете…

Замолчали, но в этом молчании уже не было той тяжести и смущения, что сковывали их минуту назад. Напряженность исчезла, словно легкий сквозняк пронесся по купе и очистил воздух.

– Хочу с вами посоветоваться, – неожиданно проговорила Клавдия. – Про жизнь… про свою будущую жизнь…

– Помилуйте, какой же я советчик. Я свою-то жизнь не знаю, правильно ли прожил.

– Так мужчина бабе всегда присоветует…

– Попробую, может, смогу.

– Я вот что… Нет, не так… Мне одна мысль в голову вступила. Думаете, меня с койки кто-то гонит? Да нет же. Говорят, живи, Клавдия, хоть до самой смерти! Да что ж, думаю, буду я как собака, всегда у чужого порога тулится?

Василий вдруг сильно заволновался, но не решался произнести то, что ему сейчас хотелось сказать.

Клавдия не заметила его волнения.

– Да так ли я решила, не знаю, – продолжала она задумчиво. – Хочу уехать на родину, под Гатчину, в деревню, купить какой-нибудь заброшенный дом. Я денег накопила, целых шесть сотен. Думаете, хватит? Теперь в деревнях, говорят, много домов брошенных… И хочу я в колхоз вступить. Как считаете – примут? Я ведь здоровая, еще годов десять проработать смогу… Примут? Не скажут – стара, мол, своих старух девать некуда?