Лина Войтоловская - Мемуары и рассказы

В ожидании новых писем от сына Варвара иногда по несколько раз перечитывала старые. Василий слушал их также внимательно, как в первый раз.

Но вот одного письма она мужу читать не стала. И не сохранила его. Письмо было, как обычно, немного хвастливым, но последние фразы немного огорчили Варвару:

«Неужели все торчите в своей старой мазанке? – писал сын. – Дождетесь, она как-нибудь завалится вам на головы. Ежели муж твой за всю жизнь не накопил денег на новую хату, пусть попросит у меня, я дам, не поскуплюсь».

Варвара вздохнула и, боясь, что это письмо когда-нибудь может попасть мужу на глаза, тут же бросила его в печь.

«Видно, и сладкая жизнь не сделала его добрее к отчиму», – подумала она грустно.

Но долго грустить она не умела, Теперь, когда она ушла на пенсию, ее единственным делом была забота о муже, возня по хозяйству и вскармливание трех слепых котят, которых бросила мама-кошка.

Варвара сильно располнела, обрюзгла, но ни она сама, ни Василий не замечали этого – жизнь их была также однообразна, как тиканье ходиков на стене: дежурство сменялось сном, сон – едой, еда – мелкими домашними хлопотами, потом снова – дежурство и снова сон…

Все также ласково глядела на мужа Варвара едва видными из под отекших век глазами. Десятилетняя разница в возрасте теперь как бы стерлась для них. Уже подошло время и Василию собираться на пенсию.

Как раз в тот год, не успев даже поболеть, неожиданно умерла Варвара. Ночью ей стало плохо, а в одиннадцать часов утра она скончалась.

– Обширный инфаркт, – сказала молоденькая врачиха скорой помощи.

– Что это – инфаркт? – спросил растерявшийся Василий.

– По-старому – разрыв сердца, – объяснил ему сосед, вызывавший неотложку, да так и просидевший у них до конца.

– Как же так? Ведь никогда не болела и вдруг…

– Такая смерть добрая, – утешал его сосед. – Не болела, значит, и смерти не ждала. Хуже нет, ждать ее, проклятую…

Этот же сосед, старый товарищ Василия по работе, помог ему в тех тягостных хлопотах, что всегда влечет за собою смерть. Он же послал телеграмму Павлу:

«Мать скончалась. Похороны пятнадцатого».

Не зная, как подписать – отец, отчим, Василий, послал без подписи – и так яснее ясного.

Всю ночь перед похоронами сеял мелкий, холодный дождичек. К утру он отморосился, но все вокруг было пропитано липкой влагой.

Идя рядом с Василием, который вроде бы не слышал и не видел ничего кругом, Павел озадаченно думал:

«Народу сколько! Все больше мужики, почти все – железнодорожники. Друзья его? Я никого не узнаю… не помню… Значит, не такие они одинокие были?…»

Несшие гроб часто менялись – идти было трудно, грязь прилипала к сапогам.

На дне заранее вырытой могилы тоже стояла вода.

Когда опускали гроб, Василий чуть не крикнул:

«Что же вы ее в болото?!»

Его передернуло, когда первые комки раскисшей земли шлепнулись о крышку гроба, От этого хлопавшего звука еще больнее сжалось сердце.

…Все разошлись. Над могилой остались только Василий и Павел.

На холмике лежало несколько обмерзших астр. Василий неотрывно смотрел на них, и слезы медленно стекались по его темным щекам. Может быть, плакал он сейчас в первый раз в жизни. И плакал не только о Варваре, но и о матери своей. Где ее могила? Как умерла она? Вспоминала ли перед смертью сына? А часто ли он сам вспоминал о ней все эти долгие годы неизвестности и разлуки? Ну, а Варвара? Много ли видела она от него добра и ласки? Это она о нем всегда заботилась, а он только принимал ее заботу.

Что это было с ним сейчас? Угрызения совести или просто тоска по двум женщинам – только они и существовали в его долгой, однообразной жизни, – словно это были недавно погибшая, полузабытая мать и только что умершая жена, а слившийся воедино образ бесконечного женского всепрощения и доброты. И могила эта была могилой их обеих…

Павел смотрел на отчима и не решался к нему подойти. Стоял поодаль и удивлялся: неужто так сильно, так искренне любил мать? Что-то зашевелилось вдруг в самой глубине его сознания – то ли воспоминания, то ли стыд. Дрогнуло, смягчилось его сумрачное, огрубевшее лицо. Ему самому внезапно захотелось расплакаться. Но он сдержался. Подошел к Василию, нерешительно дотронулся до его вздрагивающего плеча и в первый раз в своей жизни назвал его:

– Отец!

– Василий не откликнулся.

– Пойдем, – уже смелее произнес Павел. – Надень шапку, простынешь. А, отец!

И Василий услышал.

Повернул к Павлу заплаканное лицо, сказал негромко:

– Пойдем. Соседки обещали все приготовить… Пойдем, помянем наших матерей…

На утро Василий провожал Павла; перед самой посадкой в вагон Павел смущенно сказал:

– Вот что… ты, как на пенсию выйдешь, – переезжай к нам. Места у нас замечательные. Что тебе одному маяться?

– Привык я здесь…

– Ты погоди, погоди, не отказывайся сразу. Ты подумай…

И неловко хмыкнув, добавил:

– Ты на меня зла не держи. Ладно? Не держи… я, может, по недомыслию так с тобой…

– Садиться пора… Прощай Паша. Домашним от меня поклон передай…

– Подумай, ладно? Обещаешь подумать?

– Что ж. Обещаю. Подумаю. А на побывку приеду обязательно… Прощай…

Теперь он жалел, что так рано вышел на пенсию. Дома одному было действительно тоскливо. Он все время старался что-то делать по хозяйству: переложил кое-где подгнивший пол, оклеил новыми обоями комнату, зашпаклевал двери, побелил печку. А зима все длилась, длилась, вьюжная, холодная. По ночам было особенно худо – устрашающе постукивала о стекло сухая ветка старого клена, которую вот уже несколько лет он собирался спилить, да так и не собрался. Чтобы как-то поторопить уныло тянущееся зимнее время, он сходил в управление, записался там, в станционную библиотеку. Проходя поселком, удивился, как он изменился. В сущности, это был уже не поселок, а небольшой районный городок; старый рынок окружали теперь пятиэтажные дома, железнодорожное училище, где он учился до войны, перенесли из Узловой сюда, в новое здание, построенное неподалеку от школы. Чуть подальше выстроился большой магазин, который торжественно называли Торговым центром. Словом – город и город.

Василий пристрастился к чтению. Все вечера просиживал над книгой, благо в их домик тоже провели электричество. Вскоре маленькая станционная библиотечка была прочитана вся от начала до конца. Пришлось записаться в городскую. Сначала читать ему было трудно – он медленно переползал со страницы на страницу, часто подолгу задумывался, не всегда понимая только что прочитанное. Но постепенно втянулся, стал читать быстрее и вдумывался уже не в сложение фразы и словосочетание, а в смысл и суть прочитанного. Он читал до позднего вечера, пока не начинали слезиться глаза. И было ему уже не так тоскливо в его пустом доме.