Лина Войтоловская - Мемуары и рассказы

Пришел день защиты, пришел и прошел. Профессор Довлат поздравил его, напомнил:

– Что ж, самое время решать, Игорь. Жду до завтра, и начнем действовать. Идет?

– Можно действительно отложить до завтра? Сегодня голова совсем пустая, ни о чем серьезном думать не хочется.

– Ну, ну, празднуйте, заслужили, – добродушно усмехнулся Довлат.

Дома его встретил возбужденный, радостный отец. Он крепко обнял Игоря, поцеловал в макушку, как всегда целовал в детстве, немного излишне громко сказал:

– Прости, сын, не смог быть на защите – срочно вызвали в министерство. Но я уже все знаю. И про аспирантуру тоже – видел Довлата. Поздравляю тебя с двойной победой. – И немного виновато рассмеялся. – Что ж, твоя взяла! Доказал, что был прав. В сущности, не все ли равно, в какой области человек работает, – лишь бы честно. И если ты будешь ученым-геологом – это ведь тоже неплохо, верно? – И не ожидая ответа, продолжал: – Знаешь, я уезжаю в Югославию на съезд славистов. Так получилось, что я об этом узнал чуть ли не в последнюю минуту. Понимаешь, наметили другого, но югославы звонили и настаивали именно на моей кандидатуре. Вот так! Да, у меня к тебе просьба – сходи в чистку, там открыто до девяти, возьми мой серый костюм. Поеду в нем, а новый спрячу в чемодан. Мать занята до ночи, бабе Ане нездоровится, а у меня еще тысяча дел. И подготовиться надо к сообщению. Сходишь?

…Девушка, что выдавала костюм, протянула Игорю какую-то во много раз сложенную бумажку.

– Хорошо, что приемщица заметила, – сказала она. – А то вещь была бы испорчена – чернила ведь. Надо опорожнять карманы перед сдачей.

Игорь развернул бумажку-письмо. «Дорогой Фредди!»

Чужое письмо! Игорь хотел было отдать его обратно девушке, сказать, что она ошиблась, но что-то все-таки заставило его глянуть на последнюю страницу, на подпись: то ли почерк показался ему знакомым, то ли это нелепое обращение «дорогой Фредди!» что-то напомнило ему… И прочел:

«Дорогой мой, любимый, нежный! Я жду Вас, жду! Всегда Ваша Кэтти».

И чуть пониже – две буквы:

«Л. Ц».

И словно в стоп-кадре возникла перед глазами Игоря дарственная надпись на автореферате. И те же буквы «Л. Ц».

И еще мелькнул перед ним давний день поступления в университет; телефонный звонок, женский голос, спросивший Фредди, и испуг в глазах отца.

«Господи, как сусально, как пошло! Да как ему не стыдно… с такой!..»

– Спасибо, – сказал он девушке сдавленным, не своим голосом, взял уже завернутый костюм и быстро вышел. Он не заметил, как пробежал по пахнущей ветром и водой весенней улице, как вбежал в подъезд, – он торопился, торопился испортить отцу радость от предстоящей поездки, от защиты диплома сыном, от приглашения его в аспирантуру. В эти минуты он стал ему еще более чужим, чем во все эти тяжелые, нечистые годы!

Баба Аня спала, матери еще не было, отец что-то писал у себя в кабинете за столом.

– Принес? – спросил Николай Васильевич, не отрываясь от дела. – Спасибо, сын. Повесь в шкаф.

– Уже.

– Ну и ладно. Да, – сказал отец, снимая очки и поднимая голову. – Звонил Довлат. Спрашивал, говорил ли ты со мной и как мы решили. Просил не тянуть до завтра, а позвонить ему сегодня же. Или ты еще колеблешься?

– Нет. Я решил.

– Ну, вот и хорошо. Ты прости, я скоро кончу… И снова принялся писать.

Но Игорь не уходил. Он несколько секунд смотрел на быстро передвигавшуюся по бумаге отцовскую руку и вдруг негромко произнес:

– Девушка из чистки сказала, что надо опоражнивать карманы перед сдачей.

– Что? Не понимаю.

– Они нашли в кармане письмо.

– Какое письмо? Не помню. Я уже больше месяца этот костюм не надевал.

– Это письмо, вероятно, было тебе очень дорого, раз ты его не уничтожил, как другие… или не спрятал подальше…

– О чем ты говоришь, Игорек? Не пойму. Извини, я сейчас очень занят. И не забудь позвонить Довлату…

– Не забуду…

Это был его последний разговор с отцом один на один.

Через неделю отец вернулся из Югославии и, как всегда после интересной поездки, вечером созвал гостей – последнее время они вообще стали появляться в доме довольно часто. На этот раз за столом сидели не только академические друзья отца, но и баба Аня.

Отец громко и увлеченно рассказывал о съезде славистов, о своей поездке в Дубровник. Игорю казалось, что он уже много раз и в тех же выражениях выслушивал рассказы отца об очередных его поездках на съезды и симпозиумы. Ему вдруг стало нестерпимо скучно. Глянув на бабу Аню, он понял, что ей не только неинтересно, попросту стыдно за отцовский самоуверенный, немного хвастливый тон.

– Баба Аня! – шепнул ей Игорь. – Пойдем, мама просила чай приготовить. Помоги мне, пожалуйста.

Баба Аня молча поднялась и вышла за Игорем в кухню. Так же молча она заварила чай, нарезала пирог, расставила на подносе чашки и кивнула Игорю – неси, мол.

– А ты?

– Нет, Игорек, устала я. Уволь… Уже ложась спать, отец спросил Игоря:

– Как ты намерен провести свой последний студенческий отпуск?

– Еще не знаю.

– Если задумаешь куда-нибудь в дом отдыха или пансионат – скажи. Деньги есть.

– Спасибо…

Когда через месяц Игорь вернулся с Кавказа, куда ездил просто так, побродить, отца и матери в Москве не было, – против обыкновения, они с самого начала отпуска отправились вместе в Коктебель, в Дом творчества писателей.

Признаться, Игоря обрадовало их отсутствие. Ни с кем не надо было спорить, ничего никому не надо доказывать. Он только съездил к дяде Коле на дачу, где, как всегда, проводила лето баба Аня, сказал ей, что уезжает на Дальний Восток начальником небольшой вспомогательной поисковой партии. Баба Аня только грустно посмотрела на него, сухой своей рукой погладила по щеке, и Игоря вдруг поразило, как резко она изменилась за последнее время. Не то что постарела, а стала словно бы намного меньше.

– Послушай, а ты здорова, баба Аня?

– Ты что, Игорек? Конечно, здорова. Просто – старая я… Ну, поезжай с богом. Пиши мне иногда. Будешь?

– Конечно! Адрес пришлю сразу…

И вот он ехал домой, в Москву, где не был уже больше года. Отец, видимо, возмущенный его отказом от аспирантуры, его самостоятельно принятым решением, вовсе ему не писал, мать – очень редко, а баба Аня регулярно слала ему свои письма-реляции – все хорошо, все в порядке, не простужайся, не пей…

Он сидел в нудно гудящем самолете и думал о том, что все накопленные им на отца обиды, в сущности, – ничто, детская страсть к распутыванию уголовных загадок.

Сейчас, в предчувствии несчастья, еще более подлым, чем раньше, казалось ему отношение к отцу, страсть к подглядываниям, слежке.

Но это были не главные мысли. Мучило его другое – томительное сознание собственной вины. Он не в силах был разобраться в себе до конца, ответить на вопрос – что же было с ним, с Игорем? Только ли простое подтверждение примитивного закона механики – всякое действие рождает противодействие? Вечно живущая рядом, разоблачаемая, но так до конца и не разоблаченная ложь вызывала в нем не менее подлую страсть к разоблачительству? А может быть, отец всегда был нечестен, и Игорь, когда был мальчишкой, просто этого не замечал, не понимал? Или эта изворотливость пришла к отцу только тогда, когда стала жизненно необходимой? Но почему же – необходимой? Разве нельзя было честно уйти из семьи и начать строить новую? Жалел мать и его, Игоря? Он помнил, как баба Аня сказала отцу однажды – ты жалеешь, что не ушел сразу? Что его удерживало? Нет, не жалость, и уж во всяком случае – не любовь! Вероятнее всего, боязнь шума – бросил семью и женился на молоденькой аспирантке! Впрочем, не такая уж она молоденькая. Игорь знал о ней многое, почти все, об этой пресловутой Кэтти, чеховской пошлой курочке, пишущей письма с орфографическими ошибками своему золотому петушку!..