Михаил Бобров - Записки военного альпиниста. От ленинградских шпилей до вершин Кавказа 1941–1945

По подсказке Элиасберга отозвали из части виолончелиста Михаила Шестакова. Его включили в состав оркестра, а в дневное время отпускали на маскировочные работы на соборе Николы Морского. Объем работ здесь оказался огромным. Необходимо было полностью снять обветшавшую, рваную маскировку и произвести новую. Шестаков предложил поработать подсобником виолончелисту симфонического оркестра Андрею Сафонову. Тот был еще крепким мужчиной, хотя и пережил дистрофию. Сафонов никогда не занимался альпинизмом, он помогал верхолазам чисто по-товарищески, на подстраховке. Теперь их бригада состояла из четырех человек. Наверху в основном работали вдвоем Шестаков и Фирсова, а внизу подсобниками – Таня Визель и Андрей Сафонов.

9 августа 1942 года в Большом зале филармонии впервые в блокадном городе прозвучала симфония, сразу же ставшая образцом стойкости и мужества ленинградцев. Все присутствующие испытывали необычайное воодушевление от исполнения в осажденном городе этого изумительного по своей силе и красоте произведения. Ольга и Татьяна также находились на концерте, а трансляция по радио шла не только на Ленинград и Москву, ее слушали жители Стокгольма и Лондона.

У меня дома хранится программка того памятного блокадного концерта, подаренная мне Михаилом Шестаковым. Там значатся фамилии Сафонова и Шестакова – как исполнителей. Я горжусь своими друзьями, которые приняли участие в этом историческом концерте. На программке блокадного концерта есть слова Дмитрия Дмитриевича Шостаковича: «Нашей борьбе с фашизмом, нашей грядущей победе над врагом, моему родному городу посвящаю я Седьмую симфонию».

Михаил и Андрей рассказывали: «Маскируя купол Никольского собора под бомбежкой и обстрелом, мы смотрели на раскинувшийся внизу героический город – борющийся, дышащий отвагой Ленинград, и нам казалось, что Седьмая симфония продолжает звучать…»

Собор сильно бомбили и обстреливали. Была разрушена его южная часть, повалены деревья. Гибли прихожане. Но в соборе продолжал жить и работать митрополит Алексий, любимый жителями города.

Маскировщиков часто отвлекали на различные работы: на раскопки разрушенных домов, поиски людей в завалах. Однако чаще всего их привлекали по-прежнему на обмеры зданий Таврического дворца, Александрийского театра, особняков Демидова и Кочубея, Алексан-дро-Невской лавры, дворца в Гатчине и других.

Вот случай, о котором рассказала мне Ольга Афанасьевна Фирсова.

«Помню, нам предстояло снять человека с пятого этажа разбомбленного дома на улице Белинского. Дом был разрушен бомбой накануне. Вперемешку – кирпичи, окна, двери, промежуточные стены. Подошла пожарная машина с автоматической короткой лесенкой. Меня подсадили на третий этаж оставшейся стены, торчавшей как скала. Сказали: «Там человек сидит наверху». Забралась я наверх. Увидела: сохранился угол пола комнаты, в углу стул, на котором сидит человек. А дальше – обрыв. В любой момент этот стул с полом могли рухнуть вниз. В таком положении человек провел всю ночь и день. По противоположной стене, верхом, сбрасывая по пути разрушенные кирпичи, я двинулась на вторую стену, в конце которой сидел этот мужчина.

Добравшись до того угла, я решила выяснить, жив ли он. Спустила сверху карабин на репшнуре, дотронулась им до человека. Никакой реакции. Чтобы обвязать его, мне нужна была страховка. Я не знала, выдержит ли меня угол сохранившегося пола, где стоял стул. Поэтому Таня перешла на наружную сторону этой стены и страховала меня. Как только спустили того человека, его сразу же увезли на машине. Сказали, что находился в глубоком шоке…»

После смерти мамы Ольга не могла оставаться одна в трехкомнатной квартире и решила вернуться к занятиям музыкой… Откуда брались силы, чтобы, придя после работы домой и проглотив что-то горячее (кипяток или подкрашенный чай), переодеться не в рабочее, а, как все работники искусств, в выходное платье и идти пешком на Фонтанку, 90, в военно-пересыльный пункт, в котором формировались воинские части после госпиталя? Какое надо было иметь желание! В ВПП Ленинградского фронта направляли всех, кого вылечили в госпиталях. Оля готовила с персоналом концертную программу для уходящих на фронт бойцов. Два-три раза в неделю она ходила на Фонтанку после маскировочных работ, чтобы заниматься музыкой. Ольга Афанасьевна вспоминала:

«Помещение было теплое. Я набиралась сил, как бы стараясь взять тепла про запас. Но руки, застывшие на работе в этих брезентовых рукавицах. Я думала даже, что не смогу уже играть на рояле. Но я играла, и, вероятно, играла прилично. Как это получалось?! Возвращаясь к прошлому, понимаю, что фактически в моей музыкальной профессиональной работе перерыв был очень недолгим. Уже с ноября сорок второго я продолжала музыкальную работу в Доме культуры промкооперации (впоследствии – Дворец культуры имени Ленсовета). Параллельно я занималась в военном госпитале на улице Скороходова.

Вот так у меня получилось: Дом культуры промкооперации, госпиталь и военно-пересыльный пункт. Сейчас я не могу понять – откуда черпались силы, или это был старый запас сил или молодость? Откуда что бралось? Без какого-то дополнительного людского влияния на тебя было не прожить. Я четко сознавала, что я кандидат, «довольно скорый, туда, откуда не возвращаются». Все мы сами определяли свое состояние. Свидетельство тому – судьба Али. Ведь она была гораздо моложе меня. Я не думала, что проживу так долго. Но в блокаду мы выжили потому, что надо было идти на работу. Это было сильнее всего.

Я бы наверняка не дожила до конца блокады, если б не работала. Если бы сама себя не мобилизовывала и ежедневно не ходила бы на Неву черпать воду для питья, вырубать маленьким домашним топориком бревна из траншей-укрытий в парке Ленина, чтобы истопить печь. Все это, вместе взятое, сохранило мне жизнь…»

Ленинградцы возвращались к мирной жизни. Восстанавливалось разрушенное войной народное хозяйство. Уже были заложены Московский и Приморский парки Победы. Возвращались из эвакуации фабрики, заводы, институты. Город хорошел на глазах. В первые же послевоенные дни Шестаков, Фирсова и Визель демаскировали шпили Инженерного замка, Предтеченской церкви, купола Никольского собора и несколько ранее – шпиль Адмиралтейства. Прошло более десяти лет, прежде чем шпиль Петропавловского собора, изрядно потускневший после маскировки, покрылся свежей позолотой.