Геннадий Козлов - Грустный оптимизм счастливого поколения

Физика нравилась мне ничуть не меньше математики, и я с удовольствием занимался ею сверх школьной программы. Настольной книгой был «Сборник избранных задач по физике» с решениями. Все до единой задачи были настолько интересными, что я изучил их досконально. Понятно, что на уроках после такой подготовки я мог без особого напряжения блеснуть знаниями и сообразительностью, что и делал при каждой возможности.

Преподаватель физики Юрий Львович был человек импозантный и страшно нравился всем девочкам. Не удивительно, что несколькими годами раньше он женился на одной из своих выпускниц. Моя активность вызывала у него двойственное чувство. С одной стороны, его, как преподавателя, радовали мои успехи, с другой – я постоянно нарушал создаваемую им на уроках атмосферу загадочности и его возвышенного превосходства.

Несколько лет спустя я сам оказался в схожей ситуации, когда, будучи студентом МГУ, вел отборочные занятия со школьниками. По замыслу, на этих занятиях предстояло выявить способных ребят для зачисления в физико-математическую школу. Такая процедура представлялась нам более безошибочной по сравнению с обычными собеседованиями и экзаменами.

Стараясь отличить заученные знания школьников от активного владения предметом и сообразительности, я на каждое занятие придумывал свежие задачи. В группе же был один паренек с удивительными способностями. Все мои домашние заготовки он раскалывал на лету, подавляя тем самым остальных. Я тогда все же смог найти против него «противоядие», поручив вундеркинду самому придумывать задачи. Несмотря на безусловные способности, ничего путного он так и не придумал, зато у меня появилась возможность спокойно работать с остальными.

Наш же учитель физики избрал другой путь. Он старался смутить меня, подловив на какой-нибудь ошибке. Чем реже ему это удавалось, тем сложнее становились наши взаимоотношения. Критический случай произошел в десятом классе и не был связан с физикой. Юрий Львович к тому времени стал директором школы.

Учительница истории решила сводить нас в музей Ленина. С самого начала можно было предвидеть, что затея вести в святая святых группу подростков, сплоченных иронией над окружающей действительностью, была небезопасной. Так и оказалось.

С первых же минут мы стали задавать экскурсоводу нелепые вопросы, совершенно не соответствующие торжественности момента. Сначала не подозревавшая подвоха женщина пыталась на них серьезно отвечать, но потом, убедившись в нашей злонамеренности, отказалась продолжать экскурсию.

Об этом ЧП мгновенно стало известно директору школы, и он потребовал назвать зачинщиков, не наказывать же весь класс. Учительница назвала меня. Должен признаться, не без оснований.

Разборка началась прямо на уроке. Мне было велено покинуть занятия и явиться с родителями. С учетом политической составляющей проступка рассматривались два варианта моего наказания: исключение из школы или исключение из комсомола. Ни тот, ни другой меня совершенно не устраивал.

Обсудив сложившуюся ситуацию с секретарем комитета комсомола школы, который был нормальным парнем и к тому же моим приятелем, мы решили ехать в музей и утрясать дело там. Экскурсовода мы нашли без труда. На удивление, встретила она нас очень приветливо и сказала, что меня хорошо помнит. «Еще бы», – обреченно подумал я.

Мы коротко изложили ей суть вопроса и имеющиеся варианты его решения. Реакция ее была поразительной. Она сказала, что никакого зла вообще не держит, а проводимые в школе поиски «козла отпущения» являются вредным последствием культа личности. Еще она сообщила, что сегодня ей выдали долгожданный ордер на новую квартиру. Такое везение (я имею в виду себя) не могло прийти само по себе. Судьба и раньше была ко мне благосклонна, но столь отчетливо я почувствовал ее спасительную руку впервые.

Мы поздравили и тепло поблагодарили счастливого экскурсовода. На прощание она дала нам свой телефон и обещала заступиться в случае необходимости.

На следующий день я пришел в школу без родителей, но в легком волнении. Директор явился вместе с учительницей истории уже на первый урок и потребовал от меня объяснений.

Я слово в слово процитировал экскурсовода. Наступила пауза. Директор повернулся, бросил взгляд на учительницу, от которого та вся сжалась, и покинул класс. Я понял, что победил, но радости от этого никакой не было. Состояние было примерно как в свое время на столбе, когда страховочной цепью я чуть не замкнул магистральные провода. Пуля просвистела у виска.

Следующая, более мелкая угроза нависла надо мной уже в самом конце одиннадцатого класса. У нас не было какого-то урока, и мы втроем играли в дурака, когда в класс вошла новая учительница химии. Карты у нас были необычные – их Алик сделал сам, причем очень искусно. Они были крошечными и помещались в спичечную коробку. Мы играли в них, почти не таясь, поскольку и за проступок-то это не считали.

На вопрос учительницы «Что вы тут делаете?» я честно ответил «Играем в карты. Не хотите ли присоединиться?»

Это был явный перебор расхрабрившегося выпускника.

Далее события развивались стремительно. На следующий урок прибыл директор и, сказав, что за такие дела можно заработать запись в характеристику, с которой и в ремесленное училище не примут, потребовал добровольно признаться в содеянном.

Мы обреченно переглянулись и уже хотели было сдаваться, как вдруг нас опередила другая четверка вставших одноклассников. (В этот раз судьбе спасти меня оказалось много дешевле, чем в предыдущем случае.) Их увели, но вскоре вернули, так как химичка их не опознала. Ребята потом долго недоумевали, как их могли застукать на чердаке?

Вообще же я был активным комсомольцев, и в одиннадцатом классе тот же директор предложил мне стать секретарем комитета комсомола школы. Предложение было очень лестным, но я его по мальчишеской строптивости сразу отклонил, о чем тут же пожалел. Но обратного хода с моим характером уже быть не могло. В дальнейшем подобное со мной случалось еще пару раз в зрелом возрасте и в еще более перспективных ситуациях. Анализируя данный случай, я прихожу к заключению, что мгновенное, неизвестно откуда пришедшее решение было верным, иначе со своей инициативностью я смог бы попасть на заметку в райком с перспективой партийной карьеры. Судьба же уже тогда, вероятно, имела в виду более интересный вариант жизненного пути.

Самые тяжелые школьные воспоминания связаны у меня с уроками русского языка и литературы. Как и чистописание в начальной школе, это была сплошная зубная боль. Редкий диктант, а тем более сочинение приносили мне больше тройки.