Геннадий Прашкевич - Станислав Лем

В 1981 году в одном из своих интервью Лем уточнил:

«Изгнали меня за статью под названием “SF oder die verungluckte Phantasie”, которая была напечатана во “Frankfurter Allgemeine Zeitung”, а затем переведена в Америке, при этом недоброжелательно переиначена. Я, конечно, время от времени выступал с весьма резкой критикой американской (и не только) научной фантастики, но никогда не занимался критикой adpersonam [80] Персонально (лат.). , а в эту статью кто-то добавил личностные колкости. Конечно, разыгрался скандал, в результате которого я получил прозвище “польский Солженицын”. Событие это стало последним явлением моей апостольской деятельности in partibus infidelium [81] «В странах неверных»: в значении — в чужой среде (лат.). в научной фантастике. Я слишком много энергии тратил на многочисленные статьи, а кроме того, осознал, наконец, бессмысленную бесполезность всего этого предприятия…»

Статья Лема была опубликована на английском языке под названием «Looking Down on Science Fiction: A Novelist Choice for the World's Worst Writing» («Взгляд свысока на научную фантастику: писатель выбирает худшее из мировой литературы») в августе 1975 года в журнале «Atlas World Press Review» и перепечатана в октябре 1975 года — в «SFWA Forum». Название статьи придумал не автор, а переводчик. При этом по объёму перевод оказался чуть не на треть меньше оригинала и представлял собой «адаптацию» (так указала сама редакция), весьма тенденциозно искажавшую высказывания писателя.

Добавим, что после исключения Станислава Лема из почётных членов SFWA в знак протеста из ассоциации вышли такие известные фантасты, как Урсула Ле Гуин и Майкл Муркок. Позднее SFWA предложила Лему обычное членство, но это предложение он отклонил {171} 171 Там же. С. 822–823. .

22 июля 1973 года по случаю праздника возрождения Польши ежегодные премии министра культуры и искусства за выдающиеся достижения в области художественного творчества были присуждены писателям Каролю Буншу, Янушу Мейсснеру, Северине Шмаглевской и Станиславу Лему.

В октябре того же года вышел второй сборник «апокрифов» Лема: «Мнимая величина». Сборник составили предисловия к никогда не существовавшим книгам: «Некробии» (фотоальбом порнографических снимков, снятых в рентгеновских лучах), «Эрунтика» (о серии экспериментов над штаммами бактерий, которые могут предсказывать будущее), «История бит-литературы в пяти томах» (история книг, написанных компьютерами), «Экстелопедия Вестранда в 44 магнетомах» (энциклопедия нового типа, в некотором роде — будущая Википедия), «Голем XIV» (беседы людей с суперкомпьютером, обладающим искусственным интеллектом), позже Лем дополнил эту часть лекциями Голема и издал отдельной книгой.

Из письма Майклу Канделю (11 апреля 1973 года):

«Дорогой Господин, хорошо, что “Голем”, наконец, добрался до Вас.

Отвечаю быстро, на высоких оборотах, так как только что вернулся из Берлина и ещё не вытряхнул из мозга следов Western Way of Life [82] Западный стиль жизни (англ.). (кажется, так нельзя говорить). Вы, несомненно, являетесь так называемым гениальным Читателем, и посвященные знают, что это более редкое (статистически) явление, чем обычный гениальный автор.

Действительно, я допустил некоторое злоупотребление, выковыривая “Лекцию Голема” из книги, в которой она является собственно последней её частью. Название “Мнимая величина” и различные мелькающие там предсказания должны были усилить иллюзию гениальности и нечеловеческого облика говорящего. А уж специальные три текста, предваряющие “Лекцию”, то есть “гражданское” вступление, написанное сотрудником МТИ [83] Массачусетский технологический институт. , “набожно-патриотическое” вступление, принадлежащее перу некоего отставного генерала (US Army, ret.), а также Памятка для лиц, впервые участвующих в беседах с Големом, позволяют подвергнуть сомнению однозначную достоверность того, что говорит сам Голем. Все эти элементы, также, как и фрагменты “Экстелопедии”, конечно, несколько снижают серьёзность указанной лекции; надежда, предложенная слушателям в последней части сказанного, подлежит сомнению, то есть там содержится ирония, — о чём Вы всё-таки догадались, и это делает Вам честь. Implicite [84] В скрытом виде, неявно (лат.). Голем наводит на мысль, что человек будет похож на него, если сравняется с ним разумом; план “суперкомпьютеризации” homo не ироническим или просто не издевательским быть не может, поскольку речь идёт о “свободе самоизменения”, с пелёнок заражённой противоречиями (какая же это свобода, если к ней подталкивает техноцивилизационный градиент?). Поэтому риторику помпезного окончания просто необходимо было снизить, тем более что я не могу исключить вероятности того, что когда-нибудь скажу ещё что-нибудь этими металлическими устами…

Персонификация является чисто риторическим приёмом, по крайней мере, prima facie; теодицею Голема я набросал себе в черновике, может быть, я к ней ещё вернусь. Персонификация является результатом вторичной проекции (когда речь идёт о технологии Природы или Эволюции, невольно возникают телеономические воздействия, по крайней мере, в какой-то частице того, что такая “технология” означает). Если говорить коротко, то вот: Голем не является окончательным продуктом, он всего лишь стоит на лестнице разумов “немного выше”, чем люди, и нет никакой причины, по которой он не мог бы развиваться дальше. Все дальнейшие аппроксимации Абсолюта (всеведения) обречены на поражение, тем более явное, чем лучше будут удаваться очередные шаги-этапы. Поскольку на самом деле Бога нельзя реализовать технологически, то чем выше взберётся такой разум, тем яснее он должен понимать, что ведёт игру с проигрышным финалом. И тяжесть поражения будет прямо пропорциональна нарастающему Ненасыщению…» {172} 172 Там же. С. 559–560.

И ещё из письма Канделю (9 января 1975 года): «Неясным для меня остаётся, уже вне границ статьи, почему именно Вы столь явно отдаёте предпочтение текстам типа “Конгресса”, “Кибериады”, “Звёздных дневников” в ущерб текстам таким, как “Мнимая величина” (как читатель, конечно, а не как возможный переводчик). Мне кажется, в “Мнимой величине” я пошёл пусть на шаг, но дальше, чем в “Футурологическом конгрессе”. В “Величине” уже нет мира, представленного целиком, а есть только фрагменты сильно и умышленно опосредованных заявлений, из которых можно лишь представлять себе (домысливая, делая умозаключения), каким является внешний мир, существующий лишь в виде чистого подтекста. Такой шаг я считаю вполне логичным в эволюции моего писательства, почти необходимым, и потому был бы рад услышать здесь Ваши возражения, предупреждения, от которых Вы меня пока избавляете. Вот не надо так, правда. Упрёк, с которым я встретился на родине, правда, высказанный не так остро, гласит, что чем-то таким, как “Мнимая величина”, я попросту выхожу за пределы беллетристики, что это уже какие-то упражнения, допустим, из философии, или публицистики, или фантастической историософии (или хотя бы полуфантастической), а не литературные произведения. У меня же на это такой ответ: то, что вчера считалось трансцендентностью границ беллетристики, сегодня может быть уже интегральной частью художественной литературы, поскольку граница эта носит изменчивый характер, зависит от принятых условностей, и когда они изменяются, фантастическая философия или теология может стать именно “нормальной художественной литературой”.