Владимир Алпатов - Языковеды, востоковеды, историки

Дальше Антонова рассказывает: «В ноябре 1941 г. в Ташкенте началась кампания против национализма и аресты узбеков. В УзФАНе (Узбекский филиал АН СССР. – В. А .) был взят Маджиди, заведующий отделом литературы и близкий друг Юлдашева… В конце ноября 1941 г. Юлдашев перестал приходить в институт. Его жена сообщила по телефону обеспокоенным сотрудникам, что у него депрессия (он страдал сильной шизофренией и подозрительностью), надо лишь оставить его в покое и все будет в порядке. Когда прошла еще неделя, а Юлдашев не появлялся, сотрудники… пришли к нему домой – и обнаружили, что Юлдашевых и след простыл».

О дальнейшем Антонова и ее муж узнали только в 1946 г., когда случайно встретили Юлдашева в Москве. Оказалось, верный человек предупредил его о готовящемся аресте, надо было уезжать. «Поехать во время войны в Москву, Ленинград или Куйбышев (где тогда находилось правительство) можно было лишь по вызову. Поэтому Юлдашев приколол значок депутата Верховного Совета и отправился к начальнику Ташкентского вокзала, заявив, что ему надо быть в Куйбышеве. Значок подействовал, и он получил билет. В Куйбышеве он заявился к Берии, и сказал, что с ним – Юлдашевым – хочет расправиться Усман Юсупов.

«Мы запросим из Ташкента материалы, – сказал Берия, – и разберемся здесь». Через месяц Юлдашев опять пришел на прием к Берии. «Юсупов никаких материалов не прислал, – заявил Берия, – очевидно, их у него собрано достаточно, чтобы Вас посадить в Узбекистане, но они не выдержат разбора здесь. Поэтому можете жить спокойно, но не советую появляться в пределах Узбекистана». Вот тогда-то Мухамеджан Юлдашевич оказался в Бугуруслане, где провел большую часть войны.

Опишу вкратце дальнейшую судьбу Юлдашева. В конце войны он переехал в Саранск, став там директором уже не учительского, а педагогического института, дававшего полноценное высшее образование (к этому периоду его жизни я еще вернусь). Работая там, он в 1947 г. защитил кандидатскую диссертацию. По словам Антоновой, он не появлялся в Узбекистане, пока там был Юсупов, но, по данным словаря С. Д. Милибанд, Юлдашев в 1948–1950 гг., то есть еще при Юсупове, был директором Среднеазиатского государственного университета в Ташкенте. Но в 1950 г. (здесь единодушны Милибанд и Антонова) он уехал в докторантуру в Ленинград, где пробыл до 1956 г., защитив докторскую диссертацию через шесть лет после кандидатской, в 1953 г. Не знаю, насколько в написании диссертаций принимала участие жена Юлдашева, но диссертации отнюдь не лишены научной ценности. Они были посвящены отношениям России с Бухарским эмиратом (кандидатская диссертация) и Хивинским ханством (докторская диссертация), основывались на источниках из эмирских и ханских архивов и вводили в науку свежий материал. Безусловно, ему помогли ленинградские ученые во главе с А. Ю. Якубовским.

О дальнейшей жизни Юлдашева, уже не знавшей падений, рассказывает Антонова: «В 1956 г. вернулся наконец в Узбекистан, где уже не было Юсупова. Однако политической роли он уже сыграть не смог, там у власти стояли совсем новые люди. Зато он сделал научную карьеру, став членом-корреспондентом Узбекской академии наук, директором Института истории партии при ЦК КП Узбекистана, заведующим отделом исследования восточных документов Института востоковедения АН УзССР, а также членом президиума ВАКа в Москве». Добавлю, что директором Института истории партии он перестал быть в 1961 г., зато в Узбекской академии стал не только членом-корреспондентом в 1956 г., но и академиком в 1968 г. Умер Юлдашев 3 сентября 1985 г. в возрасте 81 года.

О Юлдашеве в старости Антонова пишет плохо: «Сказалась его шизофрения: он стал враждебно относиться ко всем, кого считал своим соперником, вел себя безапелляционно и нетерпимо. Так, он считал своим заклятым врагом молодого тюрколога Юрия Брегеля, тоже написавшего диссертацию на основе того же архива хивинских ханов… Когда Брегель (в 1973 г. – В. А .) уехал в Израиль, Юлдашев торжествовал: он всюду писал, что Брегель – человек нехороший, теперь всем видно, что он – американский шпион». Антонова называет его «брюзжащим, злобным стариком».

Но, по ее же словам, в неприятного старика превратился «романтичный юноша, готовый сражаться за революцию и умереть в чужой стране», которому Антонова скорее сочувствует. В самом начале рассказа Антонова называет «красивого ферганца» Юлдашева «самым значительным» среди узбекских ученых. То, как он сумел в 1941 г. спастись, тоже явно говорит для нее в его пользу. И подкупил ее один уже послевоенный его рассказ. Муж Антоновой спросил Юлдашева, почему он, помогая многим эвакуированным, не взял на работу одного московского профессора. Оказывается, этот профессор, придя к Юлдашеву наниматься, рассказал следующее. Хотя в конце 20-х гг. он примыкал к троцкистам, но НКВД поручится за него, поскольку он был среди троцкистов «по приказу райкома… чтобы партия была в курсе их деятельности», а потом совершил нелегальную поездку на Принцевы острова, где жил тогда Троцкий, чтобы совершить на него покушение, правда, неудавшееся. По рассказу Коки Александровны, «Юлдашев подумал, что такого провокатора лучше не иметь при себе, и сказал, что у него нет мест, – и без того нужно сокращать штаты. “Разница между информатором и провокатором, – учил нас тогда Юлдашев, – в том, что информатор просто сообщает, что он видел и слышал, а провокатор еще придумывает, а что человек хотел этим сказать, что он намеревается делать. Поэтому от провокаторов надо держаться подальше”».

Итак, оценки далеко не однозначны. Личность, не столь простая и одномерная, как по рассказам моих родных. Но, конечно, и после воспоминаний К. А. Антоновой я бы не стал специально писать о Юлдашеве. Но вот во второй половине 90-х гг. я неожиданно для себя занялся лингвистическими идеями знаменитого ученого М. М. Бахтина и его друга В. Н. Волошинова (см. очерк «Грустная судьба»). И вдруг я встретил в довольно многочисленной литературе о Бахтине (уже появилась целая дисциплина – бахтинология) упоминание все той же фамилии М. Ю. Юлдашева. Как известно, ученый в 1945–1961 гг. работал в Саранском пединституте, и первым директором института при нем был именно Юлдашев.

Если Антонова специально пишет о личности Юлдашева, то биографы Бахтина упоминают его лишь постольку, поскольку он имел отношение к знаменитому автору. Но их оценки единодушны: Юлдашев благоволил к Бахтину, который в это время был никому не известным преподавателем из бывших ссыльных, вся его мировая слава была впереди.

Г. В. Карпунов, В. М. Борискин, В. Б. Естифеева, авторы книги «Михаил Михайлович Бахтин в Саранске», пишут, что Юлдашев встретил нового преподавателя доброжелательно, сразу дал ему квартиру, где Бахтины жили потом четырнадцать лет, и дал распоряжение посылать за преподавателем лошадь. В. Б. Естифеева в воспоминаниях о Бахтине несколько конкретизирует: «Директор пединститута М. Ю. Юлдашев встретил Бахтиных доброжелательно и в меру своих возможностей старался им помочь. Прежде всего, он предоставил им комнату в лучшем из домов, которыми в то время располагал пединститут». И она же: «Первые годы по прибытии Бахтиных в Саранск по распоряжению директора пединститута М. Ю. Юлдашева в непогоду и гололед за М. М. Бахтиным посылали директорскую лошадку… Позже при М. И. Романове (директор с 1950 г. – В. А. ) эта “привилегия” была отменена». С. С. Конкин и Л. С. Конкина в биографии Бахтина указывают, что Юлдашев сразу назначил его заведующим кафедрой зарубежной литературы, но Наркомпрос первоначально не утвердил его в должности под предлогом отсутствия ученой степени (позже, однако, он получил эту должность). В. Б. Естифеева пишет и о том, что после выхода в газете «Культура и жизнь», органе Управления пропаганды и агитации ЦК, статьи с упоминанием диссертации М. М. Бахтина как «отрицательного примера» «высокое начальство Саранска» потребовало обсудить статью в институте. Однако Юлдашеву «удалось убедить высокое начальство в том, что нецелесообразно обсуждать диссертацию, пока ВАК не высказал своего мнения», проработка Бахтина не состоялась.