Владимир Алпатов - Языковеды, востоковеды, историки

Мой единственный разговор с Гафуровым объяснялся этим. На следующий год после защиты кандидатской диссертации по японскому языку меня вдруг вызвал директор. Разговор занял меньше двух минут. Бободжан Гафурович велел мне дать заявку в институтский план на будущий год для поездки в Японию. И действительно, в следующем году я впервые в жизни туда поехал.

Нельзя сказать, что Гафуров был хорошо образован. Он окончил Коммунистический институт журналистики – не лучшее учебное заведение, по-русски говорил с сильным акцентом. Но, удивительное дело, такой человек очень хорошо понимал, кто есть кто и что есть что в науке. Директор обладал редким чутьем на перспективность или бесперспективность того или иного сотрудника и той или иной темы. Помогая сильным ученым, он бывал суров по отношению не только к диссидентам, но и к слабым сотрудникам. Однако и им он старался найти место, где они могли бы быть полезны. Помню, как на одном из собраний он обратился к заведующему Отделом языков В. М. Солнцеву: «Нам нужно создать в институте группу реферирования и переводов. До меня дошли слухи, что у Вас, Вадим Михайлович, не все в отделе – великие языковеды. Но язык они знают и пусть поработают в этой группе».

Гафуров не был доступен для сотрудников, секретариат во главе с Иваном Антоновичем Скрылем был на страже. Но когда у кого-то появлялась возможность высказать директору то, что наболело, он всегда как умный администратор стремился разобраться по существу. Помню один из отчетов Отдела языков директору. Нарушив весь этикет, на трибуну поднялся уже немолодой японист Н. А. Сыромятников (см. очерк «Этот бескомпромиссный Сыромятников»), у которого к тому времени две книги несколько лет лежали без движения в Главной редакции восточной литературы. Он говорил по обыкновению долго, чередуя серьезные вещи с пустяками. Гафурову слушать его надоело, и он, в конце концов, просто согнал Сыромятникова с трибуны. Но главное он понял, хотя ничего не обещал. Сразу обе книги япониста двинулись и в течение двух лет были изданы.

Сам вид Гафурова вызывал у части сотрудников некоторый трепет. Его почти квадратная фигура, тяжелая походка, акцент и очень своеобразные интонации – все вызывало и уважение, и некоторый страх. Но все знали, что в трудную минуту можно к нему обратиться, что он поможет и защитит. Гафуров, узнав как-то, что женщина, в тот момент даже не состоявшая в штате института и виденная им первый раз в жизни, безуспешно ищет недоступное для простых смертных лекарство для тяжелобольного ребенка, занялся, бросив все дела, доставанием лекарства в кремлевских аптеках и достал. Но делал это он далеко не бесплатно: эта женщина должна была выполнить его задание.

В 1968 г. Бободжан Гафурович стал академиком. Это звание он, разумеется, получил как администратор, но нельзя сказать, что он совсем не занимался научной деятельностью, пусть в коридорах говорили о том, что изданные под его именем сочинения писали другие. Главный его труд – объемистая книга «Таджики», история этого народа на протяжении многих веков. Но Гафуров всегда был политиком, и делалась книга, прежде всего, из политических соображений. Он знал, что консолидация его народа из сообщества племен в нацию еще не закончена (что в первые годы после распада СССР, увы, проявилось), и считал, что одним из средств такой консолидации должно стать создание национальной истории таджиков. А в 1974 г. много шума наделала неожиданная поездка Бободжана Гафуровича в Мекку. Сейчас в Таджикистане уверены, что он к концу жизни преодолел в себе атеизм и оценил свет истинной веры. Но представляется, что и здесь он, прежде всего, был политиком, ощущавшим себя представителем своей страны. По его мнению, такой поступок мог создать хорошее впечатление о нас в Саудовской Аравии и во всем мусульманском мире.

Я не застал Гафурова здоровым: при мне он казался старше своих лет, ходил с великим трудом, страдал одышкой. Потом он начал часто болеть и отсутствовать в институте. Это стало сказываться: без него слишком большую роль стали играть люди, далекие от науки (сразу удаленные после прихода Е. М. Примакова), усилились ранее редкие склоки. Обстановка в институте стала какой-то напряженной. Кажется, последний раз я видел Бободжана Гафуровича в марте 1977 г. на обязательном для посещения сотрудниками мероприятии, посвященном юбилею таджикского просветителя XIX в. Ахмада Дониша. Потом он уехал в Душанбе, а в июле мы узнали о его смерти.

Говоря об общей оценке деятельности Гафурова в институте, я еще раз обращусь к воспоминаниям Ф. А. Тодер. Однажды ее спросил иностранный ученый, почему во главе института стоит Гафуров и какой областью востоковедения он занимается (это было еще до выхода в свет книги «Таджики»). Она ответила, по-моему, очень точно: Гафуров – восточный мудрец, и именно такой человек должен стоять во главе Института востоковедения. И действительно это был мудрый человек, хорошо разбиравшийся в том, что делали его сотрудники, часто не благодаря знаниям, а благодаря огромному опыту и поразительной интуиции. Он умел сопрягать интересы государства, которому служил, и интересы высокой науки, бывая и суровым, и заботливым в зависимости от ситуации. Он преобразовал Институт востоковедения, который пережил и Гафурова, и советский строй, во многом оставшись таким, каким он в те годы стал.

После Гафурова институтом руководил Е. М. Примаков, потом Г. Ф. Ким. Оба тоже показали себя как опытные и умелые администраторы и люди государственного мышления, а образованностью его превосходили. И все-таки трудно отделаться от мысли о том, что по масштабу личности они как-то недотягивали до Гафурова. И еще думаешь: будь бы жив Бободжан Гафурович, может быть, иначе бы сложилась ситуация в Таджикистане и удалось бы избежать того, что случилось после 1991 г. с народом, который он так любил.

Я по существу не знал Коку Александровну Антонову (1910–2007), хотя работал ряд лет с ней в Институте востоковедения АН СССР. Видел ее в коридорах в Армянском переулке, запомнил отдельные случайно услышанные ее фразы («У меня на руках сейчас двое беспомощных: моя мама и котенок»). Позже, когда она была уже на пенсии, присутствовал на праздновании ее 80-летия и 90-летия на Ученом совете. Помню, как чествовали старушку в неизменной тюбетейке, совсем лишенную слуха, но еще активную и продолжавшую всем интересоваться и мало изменившуюся за десять лет. Но мы с ней были в разных отделах, далеки по научным интересам (она занималась новой историей Индии: Великими Моголами и британским завоеванием, а я лингвистикой) и не пересекались друг с другом, хотя рассказов о ней я в разные годы слышал немало. Задумался всерьез о Коке Александровне я лишь тогда, когда в 1991 и 1992 гг. в журнале «Восток» печатались ее весьма интересные мемуары «Мы, востоковеды…», спустя несколько лет в том же журнале появился и еще один, заключительный фрагмент. Мемуары рассказывают о коллегах-востоковедах, об Институте востоковедения, в котором много лет проработала Антонова, и вообще о тех исторических событиях, которым она была свидетелем за долгую жизнь. И про жанр мемуаров вообще, и про мемуары К. А. Антоновой в частности хочется поговорить.