Глеб Сташков - Августейший бунт. Дом Романовых накануне революции

Не хочу оправдывать великих князей, но своей нерешительностью и апатичностью Николай II сам подталкивал их если не к действиям, то к помыслам о дворцовом перевороте. Подлило масло в огонь и погребение Распутина в Царском Селе, на котором присутствовала императрица, что воспринималось как признак явной невменяемости Александры Федоровны и явного отстранения от дел Николая II.

В эти дни промышленник Богданов давал обед, о котором рассказывает Палеолог. Присутствовали «князь Гавриил Константинович, несколько офицеров, в том числе граф Капнист, адъютант военного министра, член Государственного совета Озеров и несколько представителей крупного финансового капитала, в том числе Путилов» [427].

Наконец-то – дождались! Что, в самом деле, за заговор без олигархов? Вот вам и олигарх – Алексей Путилов, глава финансово-промышленной группы Русско-Азиатского банка. Более того – обиженный, можно даже сказать, опальный олигарх. В годы войны правительство навязало Путиловскому заводу «заведомо разорительную схему управления», а потом и вовсе его национализировало вместе с заводом б. Беккер, заводом Посселя и Владимирским пороховым заводом, которые тоже входили в «империю Путилова». А в конце 1916 года началась ревизия ряда банков, в том числе Русско-Азиатского, причем отчеты чиновников минфина «представляли собой по существу обвинительное заключение против банков» [428].

В общем, Путилов имел свои счеты с властью и помимо захоронения Распутина в Царском Селе. Возвращаемся к дневнику Палеолога. «Обращаясь к князю Гавриилу, Озеров и Путилов говорили, что, по их мнению, единственное средство спасти царствующую династию и монархический режим это – собрать всех членов императорской фамилии, лидеров партий Государственного совета и Думы, а также представителей дворянства и армии, и торжественно объявить императора ослабевшим, не справляющимся со своей задачей, неспособным дольше царствовать, и возвестить воцарение наследника под регентством одного из великих князей.

Нисколько не протестуя, князь Гавриил ограничился тем, что формулировал несколько возражений практического характера; тем не менее, он обещал передать своим дядюшкам и двоюродным братьям то, что ему сказали» [429].

Гавриил передал. Случай представился очень быстро. Вечером 23 декабря Гавриил позвонил Андрею Владимировичу и рассказал, что наутро Дмитрия высылают на Персидский фронт, в отряд генерала Баратова. К Андрею тут же съехалась внушительная компания высочеств – Кирилл с женой, Мария Павловна-старшая и Гавриил. «Надо было решить, что предпринять, – пишет Андрей. – Попытаться ли спасти Дмитрия и помешать его отъезду или предоставить событиям идти своей чередой. Решили последнее». Кроме того, позвонили посоветоваться с председателем Думы Родзянко. Тот «отказался приехать из-за позднего часа», «боясь вызвать излишние толки» [430]. О чем именно «спасители» Дмитрия хотели поговорить с Родзянко – чуть позже.

Кирилл, Андрей и Гавриил поехали к Дмитрию. «У Дмитрия мы застали великого князя Александра Михайловича. Все были очень взволнованы и огорчены отъездом Дмитрия. Мы не стали ждать его отъезда, а уехали раньше, трогательно с ним простившись. Великие князья Николай и Александр Михайловичи провожали его на вокзал» [431].

На следующий день во дворец Марии Павловны приехали Кирилл с женой и Андрей. Подскочил и Родзянко, поскольку час был уже не поздний. Председатель Думы сказал, что «непосредственно он нам в этом деле помочь не может, не имея власти, но морально он безусловно на нашей стороне» [432].

Посовещались, решили ничего не предпринимать, трогательно простились – так история с отъездом Дмитрия выглядит в дневнике Андрея и воспоминаниях Гавриила. Однако мемуары Родзянко рисуют иную картину. Он, правда, относит события на начало января 17-го года, но совершенно очевидно, что речь идет о 23–24 декабря 16-го.

«Довольно странное свидание произошло у меня с великой княгиней Марией Павловной», – вспоминает председатель Думы. Она позвонила около часу ночи и попросила приехать по очень важному делу. Родзянко взял паузу на размышление. «Слишком подозрительным могла показаться поездка председателя Думы к великой княгине в час ночи: это было похоже на заговор» [433]. Заговор пугал Родзянко, но не вызвал безусловного желания отказаться от встречи.

Председатель Думы посоветовался по телефону с двумя однопартийцами-октябристами – Гучковым и Савичем. В мемуарах он об этом не пишет, но в эмиграции Гучков рассказал о звонках историку Мельгунову [434].

Видимо, Гучков и Савич посоветовали не срываться посреди ночи. Когда через 15 минут Мария Павловна перезвонила, Родзянко отказался ехать. Договорились встретиться у нее за завтраком.

Пока все сходится с рассказом Андрея, сына Марии Павловны. Вот только разговор вышел не таким безобидным, как описывал в дневнике осторожный Андрей.

Родзянко застал великую княгиню с сыновьями, «как будто бы они собрались на семейный совет».

«Они были чрезвычайно любезны, и о “важном деле” не было произнесено ни слова. Наконец, когда все перешли в кабинет и разговор все еще шел в шутливом тоне о том о сем, Кирилл Владимирович обратился к матери и сказал: “Что же Вы не говорите?”

Великая княгиня стала говорить о создавшемся внутреннем положении, о бездарности правительства, о Протопопове и об императрице. При упоминании ее имени она стала более волноваться, находила вредным ее влияние и вмешательство во все дела, говорила, что она губит страну, что благодаря ей создается угроза царю и всей царской фамилии, что такое положение дольше терпеть невозможно, что надо изменить, устранить, уничтожить…

Желая уяснить себе более точно, что она хочет сказать, я спросил:

– То есть, как устранить?

– Да я сама не знаю… Надо что-нибудь предпринять, придумать… Вы сами понимаете… Дума должна что-нибудь сделать… Надо ее уничтожить…

– Кого?

– Императрицу.

– Ваше высочество, – сказал я, – позвольте мне считать этот наш разговор как бы не бывшим, потому что если вы обращаетесь ко мне как к председателю Думы, то я по долгу присяги должен сейчас явиться к государю императору и доложить ему, что великая княгиня Мария Павловна заявила мне, что надо уничтожить императрицу» [435].

Мельгунов уверяет, что совещания в салоне Марии Павловны продолжались и после 24 декабря. «Из других источников я знаю о каком-то таинственном совещании на загородной даче, где определенно шел вопрос о цареубийстве», – рассказывает о великокняжеских замыслах историк, опросивший в эмиграции массу свидетелей [436].

Итак, августейшие заговорщики из кланов Владимировичей и Константиновичей обсуждают планы дворцового переворота и с гвардейскими офицерами, и с председателем Государственной думы, и с финансово-промышленным магнатом. Возникает вопрос: чем в это время занят неугомонный Бимбо – Николай Михайлович, у которого кровожадные «замыслы убийств» появились раньше всех?