Феликс Медведев - Мои Великие старухи

– Вы наверняка знаете, что члены общества «Память» считают, что во всех наших бедах виноваты евреи и масоны, что русский народ не виноват в том, что произошло при Сталине и Брежневе. А другие считают, что во многом виноват именно народ, допустивший чудовищные преступления.

– Смотря как относиться к роли интеллигенции… Очень многие считали, что интеллигенция ничего не может сделать с народом, что народ такой косный, такой безграмотный… А безграмотный потому, что Николай II запрещал им грамоту преподавать. Девяносто процентов крестьянского населения было необразованным. Николай II и его министры все время палки в колеса втыкали, чтобы мужика не учить, чтобы сына его и внука не учить грамоте, пускай, дескать, вот так и живет народ на черном хлебе. Если это так, тогда русская интеллигенция виновата, потому что мужик не мог все равно ничего сделать в 30-е годы, недостаточно времени прошло после революции.

А если считать, что русский народ имеет чувства и мысли, не животное безграмотное, а очень даже способный народ, тогда с этим нельзя согласиться. Но я сужу со стороны. Я думаю, что все-таки это были интриги невероятных преступников и разбойников, которые вокруг Сталина сидели. Не то что народ, даже интеллигенция не была допущена к делам государства. Если уж Горький ничего не мог сделать, что взять с других? В своей книге «Железная женщина» я не могла сказать, потому что недостаточно была уверена, но теперь это уже опубликовано и стало известно, что моя героиня, любовница Горького Закревская-Бенкендорф-Будберг, была двойным агентом: она ГПУ доносила о Европе, а английской разведке – о том, что делалось в Советском Союзе. Очень хочу, чтобы моя книга вышла в России, потому что тогда закончится легенда о том, что во всем виноваты евреи. Среди масонов были разные люди, немало было евреев, но еще больше – армян. Два брата моего отца, племянники, мои двоюродные братья – все были масоны. Папа не был, и я не знаю почему. Очевидно, его это не интересовало.

– Как же вас допустили до таких секретов?

– Да, мне повезло. После того, как я поработала, архивы закрыли опять, окончательно закрыли, вероятно, на 200 лет… Вы знаете, интерес к этой теме огромный. Когда стало известно, что я пишу книгу о масонстве, меня просили: «Нина Николаевна, пожалуйста, впишите моего дедушку». Я говорила: «А вы уверены, что он масон?» – «Да-да-да, мы точно знаем, он был масон».

– А вам известно, что ваши книги тайными путями, контрабандно, нередко с риском, привозили в Советский Союз?

– О да! И мне это приятно. Мне сообщили, что экземпляры моего «Курсива» зачитывались до дыр.

– Сколько книг вами написано, Нина Николаевна?

– Немного. Я бы сказала так: один том ранних рассказов, которые называются «Биянкурские праздники»… Я была единственным автором в эмиграции, который писал об эмигрантском пролетариате. И я сама жила тогда с Ходасевичем в Биянкуре – это предместье, где заводы Рено. И очень многие чины Белой армии, не только солдаты, но и офицеры, работали там, обзаводились женами, рожали детей, дети ходили в школу. Муж работал, а жена становилась швеей или шляпы делала… Недавно я перечитала эти рассказы и сказала себе: «Гордиться нечем, но и краснеть не от чего». Рассказы прежде всего интересны тем, что о пролетариате эмиграции ничего не известно. И потом, есть какая-то невидимая связь моих персонажей с советскими людьми того времени. Итак, том «Биянкурских праздников», далее том длинных повестей 40—50-х годов, немножко 30-х годов. Два тома «Курсив мой», один том «Железной женщины», один том статей, «Чайковский» – это уже семь томов. «Бородин» – восемь, два маленьких томика стихов… Пожалуй, все.

– Почти 10 томов!

– Но это максимум. Наберется еще том статей.

– Какую из ваших книг вы считаете главной?

– Конечно, «Курсив»!

– Ваш архив хранится в нескольких местах. Нельзя ли сделать так, чтобы хотя бы часть его была на родине?

– Конечно, есть возможность кое-что отправить на родину, но не сейчас, потому что у меня нет гарантии, что это все не сожгут. Я не могу сказать, что вообще ничего не выйдет из перестройки. Я уверена, что выйдет, и уже вышло, и вышло довольно много. Живой пример – я сама, решившая посетить родину. Но я могу сделать другое, то, что вам не приходит в голову. Я могу составить серьезную бумагу, с тем чтобы советские ученые, литературоведы могли быть допущены к архиву после моей смерти.

– А какова судьба вашей библиотеки? И что она собой представляет? Она для работы?

– Нет, зачем же библиотеку иметь? В Америке никто не имеет библиотеки. Покупают только исключительные книги. Они исключительны, если вы знаете, что библиотека их не приобретает, или они исключительны, потому что для вас нужны, вы хотите, чтобы они у вас были, просто такая человеческая жадность – иметь. На самом деле, конечно, у меня не было достаточно денег, чтобы обзавестись какой-то систематической библиотекой. Но кое-какие книги у меня есть. Вот видите, здесь целая полка набоковских книг: английских и русских. Это я покупала, потому что мне было приятно иметь такую коллекцию и, кроме того, потому что мне нужно было лекции читать по ним. Но, вообще говоря, в моем положении профессора – это большая роскошь покупать книги и иметь собственную библиотеку. Я бы сказала, что так делают очень многие профессора, может быть, даже и большинство, но я не могла этого сделать.

– А книги, которые вам дарил Владислав Ходасевич, другие ваши знаменитые спутники, сохранились?

– О! Они все здесь. Борис Зайцев здесь, Иван Бунин, может быть, есть, а может быть, и нет, не помню… Конечно, книги есть дарственные, но я, вероятно, как профессионал, сама не очень ценю это. Какая разница, читать бунинский экземпляр, подписанный «Дорогой Нине», или читать эту книгу в библиотеке? Это, между прочим, расстраивало моих родителей, что я ничего не коллекционировала. «Саша коллекционирует бабочек, Маша коллекционирует цветочки, а ты ничего. Заводи гербарий», – говорили мне домашние. А я не хотела. Очевидно, такого таланта во мне нет.

– В последнее время у нас возрос интерес к Зинаиде Гиппиус и Дмитрию Мережковскому, с которыми вы, конечно, общались. Как вы считаете, интересно их творчество советскому читателю?

– Еще как! Их надо печатать. Как исторический документ, а не как сегодняшний день. На сегодняшний день их идеология совершенно не годится. Они были бы в ужасе, если бы посмотрели на Францию, Россию или на Америку сейчас. Ничего не осталось от прежнего. И Пушкина в XXI веке читать не будут, как французы не читают дивных поэтов XVI века. Гиппиус и Мережковский так же не годятся, как обувь пятилетнего младенца, если бы я на себя пыталась ее обуть. Но исторически то, что они делали в литературе и в искусстве – это очень интересно. Мережковский – чудная русская фигура. Как они оба тосковали по России!..