Феликс Медведев - Мои Великие старухи

– Каковы ваши отношения с третьей волной эмиграции?

– Я ее недостаточно знаю, хотя лично знаю очень многих, но я их очень мало читала, потому что я до такой степени занята, что и на письмо трудно ответить, не то что читать большие романы. Читала Войновича. Он такой милый сам, мне приятный как личность, я не хочу сказать о нем плохого слова, но его роман… этот последний, «Москва 2042», о XXI веке, я едва дочитала…

– Как вы восприняли присуждение Иосифу Бродскому Нобелевской премии?

– Большой поэт, но не прозаик, и написанное им по-английски – стихи большого поэта, хотя американцы так не считают. Слависты, которых я знаю, считают, что он – замечательный русский поэт. А я чувствую, что он замечателен как поэт, пишущий на русском и на английском. Я вообще его английскому языку прямо диву даюсь. Так великолепно может сочинять стихи. Когда получил Нобелевскую премию, это для нас всех была радостная весть.

Прощаясь после долгого разговора, Нина Николаевна сказала с юмором, что ее приезд в Россию – это все равно что «Писемский воскреснет»! Я ответил: «Быть может, не знаю…». И вспомнил четыре строки, написанные Берберовой давным-давно: «Я говорю: я не в изгнанье, я не ищу земных путей. Я не в изгнанье, я – в посланье, легко мне жить среди людей». Возвращение к нам наших соотечественников из эмиграции – это «посланье» нам же из нашего прошлого. Так примем с достоинством посланников. Не унижая и не унижаясь.

Август 1989

5 сентября 1989 года рейсом Эр Франс из Парижа в Москву прилетела Нина Николаевна Берберова. Повторяю, она не была на родине шестьдесят семь лет.

Ее диалог с родиной, в сущности, не прерывался, хотя столько лет она жила вдали от нее. Ни в каком сне не мыслила и не мечтала снова увидеть Ленинград, Москву, Россию.

Вечера, приемы, посиделки… В залах сотни, тысячи людей. Тьма записок, вопросы, вопросы, вопросы… Нина Берберова в Москве и Ленинграде.

– Мережковский никогда не смеялся. Бунин хохотал в злобе…

…О книгах Ирины Одоевцевой «На берегах Невы» и «На берегах Сены»? Бунин выведен превосходно, есть и другие интересные страницы. Саму Ирину Владимировну не видела, не удивляйтесь, с тридцать девятого года, помню ее тонкой, изящной блондинкой…

…О Николае II? Девяносто пять процентов населения держал в темноте, не прощаю ему, до чего довел страну…

…В Марине Цветаевой было что-то трагическое от рождения. С людьми ей было страшно трудно, и с близкими, и с чужими, она была как будто с другой планеты. Для нее все было не так. Она сама творила вокруг себя драмы. Из-за тяжелого характера многие от нее отворачивались…

…Считаю, что во всей эмиграции гением был только Набоков…

…Из нынешних советских писателей не знаю почти никого. Ким? Не знаю. Татьяна Толстая? Не знаю. Петрушевская? Не читала. Анастасия Цветаева? Не знаю…

…О сталинских лагерях далеко не все в эмиграции знали и верили, что они есть. Думали, что это все пропаганда врагов Сталина.

…Федор Раскольников [19]явно покончил с собой, выбросился утром из окна…

…Однажды А. Ремизов сказал мне: «Россия – это сон»…

…Из современной музыки очень высоко ставлю и ценю Шнитке…

…Одно из потрясений – письмо Лили Брик из Финляндии с восторженными словами о «Курсиве»… Я говорила себе: «Боже мой! Это сон, сказка – эти замечательные слова о моей книге». После этих слов все остальное так меня не ударяло…

…Как Маяковский относился к Ходасевичу? По-моему, и он, и Лиля Юрьевна его ненавидели. Эльза Триоле от меня отворачивалась…

…Совершенно случайно прочитала в журнале «Октябрь» рассказы Трапезникова. Вы знаете, очень талантливый писатель……Возмущена некоторыми вашими литературоведами: они приезжают в США, в архивы, и просто воруют документы, вырезают прямо-таки варварски…

…Совершенно потрясена Ленинградом, его провинциальностью – как же можно до такого довести великий город: блеклые дома, обшарпанные, запущенные, все заколочено, подколочено, в дверях торчат гвозди, двери болтаются, в подъездах грязно и страшно. Не то, что было когда-то. Конечно, люди грели душу, и их тепло, внимание ко мне не забудутся. Примирил меня с Ленинградом вид из моей гостиницы: мосты, Адмиралтейство, растреллиевские дворцы. За один этот вид все можно отдать… В эмиграции мы никогда не говорили о будущем, оно было для нас темно. Но мы ошиблись.

– Нина Николаевна, в предисловии к тому стихов Ходасевича в большой серии «Библиотеки поэта», только что изданному у нас, написано: «22 июня 1922 года Ходасевич вместе с молодой поэтессой Берберовой покидает Россию и через Ригу прибывает в Берлин. Начинается жизнь, полная скитаний, поисков работы, часто почти нищенская и почти всегда трагическая». А что было дальше, как вам жилось?

– Я думаю, что все это преувеличено. В Берлине в это время собралось неимоверное количество русских, и мы не чувствовали себя так одиноко и убого, как может показаться неискушенному человеку. Ходасевича, который был уже популярен в России, все привечали. Среди издателей были его друзья. Нас печатали, надо было только не лениться, работать. Однажды Ходасевич уговорил меня взяться за перевод знаменитого романа де Лакло «Опасные связи». За этот перевод я получила свой первый гонорар. Когда в магазинах уже не было ни хлеба, ни мяса и жизнь стала невыносимой, мы переехали в Саар, где жил Горький. Ходасевич все время думал, что пройдет год, два – и мы вернемся, но прошло три года, и истек срок действия наших так называемых красных паспортов. Их номера были, кажется, пятнадцатый и шестнадцатый. Первый вроде бы значился за Эренбургом. Одними из первых мы законным образом выехали из России и таким же законным образом хотели вернуться домой. Так что, когда Ходасевич собрался в консульство, я была спокойна и даже не хотела с ним идти. Я была уверена, что визы нам продлят. Из консульства мы вернулись убитые: нас известили, что паспорта выданы на три года и что мы немедленно, чуть ли не на следующий день, должны покинуть пределы Франции. Ходасевич почувствовал, что нам отрезают путь. И сразу же, как будто по чьей-то команде, перестали приходить переводы на получение гонораров за пьесу, которая с огромным успехом шла в Малом театре. Ходасевич был переводчиком пьесы, и деньги, до этого регулярно высылаемые из Москвы, нас очень поддерживали. Так вот, оказывается, был, не знаю, гласный или негласный, такой закон: не продлевать паспорта тем, кто брал его на год или два. Это только легенда, что Ходасевич якобы сказал: «Я эмигрант, и не поеду в Россию»…

– Нина Николаевна, известно, что вы сдержанно относитесь к религии, но можно ли эмиграцию назвать вашим тяжелым крестом?