Владимир Федорин - Дорога к свободе. Беседы с Кахой Бендукидзе

КБ:Тебе сколько лет?

АК:53.

КБ:Молодой!

ВФ:Вы тоже еще хоть куда.

КБ:На пять лет старше.

ВФ:А вы, Каха, думаете возвращаться в каком-то качестве в Грузию после падения Иванишвили? Например, помощником новой власти.

КБ:Помощник – это непонятно что.

АК:Нет, помощником и я могу.

КБ:Бумаги носить? Или чай подавать.

АК:Откаты принимать. В соседней комнате.

( Смеются. )

ВФ:Но вы же консультируете украинских министров.

АК:Сечин у Путина работал помощником.

ВФ:Он за график отвечал.

АК:В Питере Сечин был помощником по всем вопросам.

КБ:Я хочу несколько вещей. Первое – я хочу, чтобы у нас в Грузии (и в России это тоже неплохо было бы) восстановился политический процесс. Чтобы реально никто не влиял на результаты выборов, чтобы они проходили нормально. Я надеюсь, что в этом случае у нас будет другое правительство. Это не значит, что вернется прежнее, но оно будет другое.

Второе. Если я буду нужен в качестве члена правительства или в каком-то другом политическом качестве, я всегда готов. Я не стесняюсь, я не считаю, что идти в политику – это грязь, мразь и так далее. Поэтому я готов. Другое дело, что вы знаете мою концепцию, что жизнь есть борьба.

АК:И люди в ней актеры…

ВФ:И люди в ней солдаты.

КБ:И люди в ней стреляют. Для этой борьбы нужно иметь оружие. Просто так вернуться на какую-нибудь церемониальную декоративную должность – неинтересно. Если возвращаться в политику, то чтобы принимать решения. А если у меня не будет возможности принимать решения, то я просто продолжу свою гражданскую жизнь, которой я был очень доволен.

Я не рассказывал историю про свой кабинет? Почему я злой-то? Я по многим причинам злой, но есть и такая эмоциональная причина, пусть и совершенно ничтожная. У меня есть такой принцип: сначала нужно обустроить все, а потом делать свой кабинет. И когда я завершил обустройство кампуса в Дигоми, то подумал, что надо сделать кабинет. Архитекторы начертили план, сидим, смотрим, и наш сотрудник спрашивает: «А пол какой будем делать?» «Ну какой-нибудь мягкий пол постелем», – отвечаю. А он: «Нет, ну это же ваш последний кабинет. У вас же другого не будет уже».

( Кох хохочет. )

КБ:«Давайте по-людски сделаем – дубовый паркет». Я подумал: действительно, какой еще у меня должен быть кабинет. Я руковожу университетом – ну куда дальше. И я злой очень, потому что они разрушили мое представление о том, чем я буду заниматься в старости.

ВФ:Наоборот – вам подарили еще один шанс состояться на новом поприще.

КБ:Чтоб ты жил в интересное время.

ВФ:Смотрите, вы же сейчас оба в такой ситуации.

АК:Я бы хотел добавить, что объективно оцениваю свой потенциал. Мой имидж, который был создан усилиями многих, откровенно говоря, дает мне основания считать, что у меня нет никакого политического потенциала.

ВФ:Так у Кахи тоже с имиджем проблемы. Он, по слухам, затопил Тбилиси…

АК:За свой имидж пусть он отвечает, а я за свой отвечаю. Поэтому я и говорю, что можно, конечно, рассуждать, как было бы хорошо стать президентом Путиным, но я отдаю себе отчет в том, что у меня нет никакой возможности это сделать. Поэтому когда вы спрашиваете, готов ли я вернуться во власть… А ждет ли меня кто-то?

ВФ:Не обязательно во власть. Можно вернуться к работе по реформам.

АК:А что это такое?

ВФ:Помощь новому поколению реформаторов…

АК:Дайте реформатора, чтобы ему помочь. Где этот реформатор?

ВФ:На самом деле, интересная вещь получается. Ведь и в России, и в Грузии – хотя Сонин считает, что, конечно, в России нужно срочно сделать дерегулирование по грузинскому образцу, – вопрос упирается не в экономику, а в политическую реформу. Как сделать так, чтобы что одна страна, что другая стала устойчивой демократией, где власть сменяется.

АК:Как я понимаю, главная проблема России сейчас состоит в том, что та доля дохода, которая должна быть направлена на реинвестирование, не реинвестируется, а утилизируется. Вот поэтому и нет ни роста, ни инвестиций.

ВФ:Но это не главная проблема, это следствие главной проблемы.

АК:В экономике это главная проблема. А она – следствие существенного недоверия к власти, которая пятнадцать лет упорно доказывала, что ей доверять нельзя. Поэтому, что ты собираешься реформировать?

ВФ:Нужно реформировать власть.

АК:А власть не хочет реформироваться.

ВФ:По сути, что там, что там речь идет о политической трансформации.

КБ:Разница в том, что в России уже очевидно, что выборы ку-ку, а в Грузии пока есть иллюзия у многих, что выборы не ку-ку, а еще состоятся.

АК:Ужо мы покажем.

КБ:Да, ужо мы покажем, что негоже нас обманывать.

ВФ:Как в России в 2003-м.

КБ:Такая вот разница. Отставание на несколько лет. Когда в России стало понятно, что выборы ку-ку?

АК:Мне после 2003-го, когда нас прокатили на выборах совершенно грязно.

ВФ:Сурков тогда сказал: всем спасибо, все свободны.

АК:Сурков до конца нас «лечил», что мы преодолели пятипроцентный барьер.

ВФ:После того как выборы закончились, он высказался в том духе, что силы, которые не прошли, внесли свой вклад в строительство России, но больше, видимо, не нужны.

АК:Сурков уже к тому времени сам был не свободный человек. Я же с ним разговаривал на следующий день после ареста Миши.

КБ:И что?

АК:Он, как лев, дрался, чтобы Ходорковского не арестовали. Естественно.

ВФ:На словах дрался, как лев, – или по-настоящему?

АК:Я просто знаю: бегал как подорванный, требовал, топал ногами, заявления всякие клал на стол и так далее. Я ему говорю: «Слава, ты нам помоги, давай мы пройдем в Думу, мы через Думу будем орать, мы все развернем». А он: «Пройдете – пройдете, не пройдете – ничем не могу помочь». «Пусти нас в телевизор, – говорю, – иначе ведь дойдет до того, что пути назад уже не будет». Тогда Слава сказал ключевую фразу: «Вы не понимаете – уже дошло». «Ну хорошо: так что это получается, – спрашиваю, – нас расстреливать поведут, а ты даже не выйдешь нам помочь?» А он: «А что – мне с вами вместе, что ли, становиться к стенке?»

КБ:Логично.

АК:Так что, старички, вы там дальше одни, а я тут, слава богу, зацепился, поэтому уже буду здесь. Вот.