Дмитрий Ивинский - История русской литературы

Вопрос о литературных связях Пушкина с Голдсмитом не может быть введен в замкнутые рамки пушкиноведения или исключительно личных вкусов и пристрастий Пушкина. Поэтому названный вопрос составляет лишь часть общей темы усвоения наследия английского писателя русской литературой и – шире – русской культурой и требует для своего решения обозначения голдсмитовского контекста в русской литературе на протяжении примерно полувека после первого (по сути дела) знакомства с Голдсмитом в России 77.

В сложном единстве текста и поэта, текста и литературной культуры, истории и мифа и реализует себя идея «сверхтекста» в ее «последнем» измерении, идея единого поля культуры с его способностью «откликаться» на сверхмалые «зондирующие» обращения к нему. Подобная позиция, проведенная последовательно, предопределила особый тип изложения. На самом поверхностном уровне восприятия поэтика прозы Топорова характеризуется непредсказуемой свободой многочисленных тематических переходов, отступлений и экскурсов; последние могут выноситься в обычно многочисленные «Приложения», а могут размещаться в «основном» разделе. Непредсказуемость эта имеет несколько «уровней» или измерений: по горизонтали (контекст), по вертикали (претекст), по степени уменьшения/увеличения масштаба «изображения». В принципе, «прием» сводится именно к созданию текста, любой элемент которого, начиная с уровня морфемы и заканчивая уровнем общей композиции, в любой момент может стать объектом самых разнообразных культурных проекций, параллелей, сопоставлений. Такой текст имитирует объективную неисчерпаемость культурного пространства и в этом именно качестве не может мыслиться как хотя бы потенциально завершенный. Идентичность этого текста обеспечивается только его неслиянностью и нераздельностью с автором, с его культурным опытом: у них одна мера и одна парадигма, основной признак которой – ее устремленность к границам этого опыта, которые могут ассоциироваться и с запредельным, сверхреальным. Вне отнесенности к этой сфере сколько-нибудь адекватное функционирование текста, конечно, невозможно, а это означает, что он способен жить только «на границе» науки и художественной литературы.

Если традиционная история литературы исходит из предпосылки, что для понимания текста нужно как минимум знать, в какой исторически сложившийся ряд текстов он входил на разных этапах своего бытования, то В. Н. Топоров, не отрицая правомерности подобной постановки вопроса, исходил из признания необходимости постоянного уточнения соотнесенности «реального» и «сверхреального» («надисторического») в ней. Эта необходимость обусловлена не только и не столько трудностью задачи интерпретации языковых и речевых фактов, текстов и произведений, объединяющихся в те или иные общности, но и объективным многообразием форм проявления «сверхтекста» в «тексте», при том, что и сама смысловая нагрузка понятия «текст» не является раз и навсегда данной. Во всяком случае, предполагается, что любой факт (биографический, социальный, бытовой) включается одновременно в несколько подвижных смысловых планов, иерархия которых парадоксальным образом одновременно динамична и стабильна. Она динамична в силу развития одних тенденций и угасания других, и она незыблема, поскольку санкционирована религиозно. Далее, любой факт (в том числе любой факт, относящийся к сфере интеллектуальной деятельности) приобретает подлинное значение одновременно в пространстве истории и в пространстве мифа, независимо от того, как, кем и когда осмысляется и осмысляется ли вообще.

Отказ от разграничения истории и мифа, неприемлемый для тех, кто не без оснований полагает, что актуализация мифологической архаики ведет к подрыву исторического сознания, в частности христианского историзма, для Топорова, по-видимому, лишь следствие установки на тотальную реконструкцию культурного пространства индоевропейской (индоарийской) цивилизации, которая может осмысляться как сверхреальность, единство которой проявляется на сколь угодно малом пространстве частных текстов. Миф оказывается строительным материалом истории, а история обретает завершенность в пространстве мифа: фактически они неразрывны. Поэтому свое место и свое значение в пространстве сверхреальности мифокультурной истории получают и те тексты, которые были созданы, и те, которые могли быть созданы, и те, которые не были и не могли быть созданы, причем «виртуальный» статус всех этих текстов уточняется в ходе исторического развития. Разумеется, оценка скрытых возможностей созданной В. Н. Топоровым модели в контексте формирующейся «после постмодернизма» крайне специфической культурной ситуации является делом будущего.

Борн И. М. Краткое руководство к российской словесности. СПб., 1808.

Левитский И. М. Курс русской словесности для девиц, содержащий в себе: риторику, основания стихотворного искусства, историю российской словесности с биографиею писателей, в оной прославившихся, и славянскую мифологию, сравненную с греческою. Ч. 1—2. СПб., 1812.

Избранные места из русских сочинений и переводов в прозе: С прибавлением известий о жизни и творениях писателей, которых труды помещены в сем собрании: Изд. Николаем Гречем, старшим учителем русского языка в главном немецком Училище Св. Петра и членом С. П. б. Вольного общества любителей словесности, наук и художеств. СПб., 1812.

Греч Н. И. Учебная книга российской словесности, или Избранные места из русских сочинений и переводов в стихах и прозе с присовокуплением кратких правил риторики и пиитики и истории российской словесности, изд. Николаем Гречем. Ч. 1—4. СПб., 1819—1822 [2-е изд.: СПб., 1830; 3-е изд.: СПб., 1844].

Греч Н. И. Опыт краткой истории русской литературы. СПб., 1822.

Плаксин В. Т. Руководство к познанию истории русской литературы. СПб., 1833.

Георгиевский П. Е. Руководство к изучению русской словесности, содержащее общие понятия об изящных искусствах, теорию красноречия, пиитику и краткую историю литературы: Т. 1—4. СПб., 1835—1837.

[Давыдов И. И.] Чтения о словесности: [Т. 1—4]. М., 1837—1838 [2-е изд., исправленное: М., 1839].

Стрекалов Н. Очерк русской словесности XVIII столетия. М., 1837.

Koenig H. Literarische Bilder aus Ruβland. Stuttgart und Tübingen, 1837. См. также: Очерки русской литературы: Перевод сочинения Кенига «Literarische Bilder aus Ruβland». СПб., 1862.

Максимович М. А. История древней русской словесности: Т. 1. Киев, 1839. См. также: Максимович М. А. Собр. соч.: Т. 3: Языкознание; История словесности. Киев, 1880. С. 346—479.

Полевой Н. А. Очерки русской литературы: Т. 1—2. СПб., 1839.