Владимир Туболев - Одиночный полёт

Многие штурманы с большим недоверием относятся к расчетам по звездам. Назаров знал таких, которые утверждали, что восстанавливать ориентировку по звездам - все равно что гадать на кофейной гуще. Отчасти страх перед звездами у них был связан с тем, что расчеты по ним действительно сложны, но главное при этом способе недопустима даже малейшая небрежность, иначе можно получить ошибку в сотни километров.

Назаров доверял звездам. В свое время он потратил не один месяц, чтобы в совершенстве овладеть этим искусством, и теперь легко управлялся с секстантом и астрономическими таблицами. Поэтому он терпеть не мог, когда при нем пренебрежительно отзывались о "звездочетах".

Пилот ведет машину так, как не вол ее ни один летчик, с которым штурману приходилось летать раньше. Штурман стискивает зубы. Ах, сволочи, что они с ним сделали...

- Промер окончен, командир. Спасибо. Штурман записывает результаты визирования в бортжурнал.

- Как вы себя чувствуете, командир?

- Ничего...

По его голосу штурман понимает, насколько пилоту плохо. Каких усилий стоит ему не сорваться, не потерять голову, управляться со штурвалом, педалями, тумблерами, переключателями... Если бы он мог хоть чем-то помочь пилоту! Если бы они находились в одной кабине или хотя бы имели доступ друг к другу...

Штурман засовывает секстант в чехол и берется за таблицы. Потом прокладывает на карте линию.

- Командир, доверните вправо двенадцать...

- Понял, двенадцать. Следите. Самолет кренится, разворачиваясь на нужный курс.

- Стоп! - говорит штурман. - Так держать, командир.

- Понял.

- Командир, подходим к Сувалкам. Скоро будем над Белоруссией.

Все эти сведения пилоту не нужны, штурман прекрасно понимает. Но он понимает и то, что любыми средствами должен держать Добруша в напряжении. Должен что-то говорить, чтобы тот сосредоточил внимание на полете, а не на боли и слепоте. Если он перестанет напрягать спою волю, свои силы, сознание может незаметно покинуть его, и тогда все расчеты ни к чему...

Поставив точку на карте, штурман прокладывает прямую линию до Минска. Это кратчайший путь. Потом он еще раз уточнит место самолета и проложит такую же линию до аэродрома.

- Доверните чуть вправо, командир... Еще... Хорошо! Маленький крен на левое крыло... Стоп! Держите так, командир.

- Постараюсь. Штурман.

- Да?

- Вы все еще не связались со стрелком?

- Нет, командир. Пока не связался.

- Постарайтесь что-нибудь придумать. И говорите о чем-нибудь. О чем угодно.

Пилот дышит часто и хрипло, слова звучат невнятно. "Дело плохо", - думает штурман. Если пилот просит его говорить, значит, дело из рук вон плохо. Значит, он сам чувствует, что в любой момент может потерять сознание.

- Командир, вам нужно еще перевязаться, - говорит штурман. - Вы слышите меня? Возьмите бинт из аптечки и перевяжитесь.

- Да. Понял.

20

"Бинт... да, нужно взять бинт, - вяло думает пилот. - Нужно..."

Штурвал жжет руки. Спина одеревенела, а руки и ноги пилот ощущает как часть тела лишь по временам. Мысли путаются.

Пилот немного сдвигает на штурвале правую руку и потом сжимает его еще крепче. Он забыл, что должен был сделать. И эта гнетущая чернота...

"Пилоты, безответственно забывая выключать в полете колеса, допускают перерасход горючего..." Откуда это? Что за чушь? "Пилоты, забывая..."

Губы пилота растягиваются в непроизвольной ухмылке. Он вздрагивает. Холодная волна ужаса прокатывается по телу: "Схожу с ума!" "Пилоты, забывая..."

- Прекратить! - орет он. - Прекратить!

- Командир! Что с вами?! Командир! Пилот приходит в себя. Он пытался сбросить привязные ремни и вскочить на ноги. Тяжело дыша, он сползает по спинке сиденья, медленно расслабляет сведенные судорогой мышцы.

- Командир! - зовет штурман.

- Смесь, - бормочет пилот. Потом говорит более твердо: - Слишком богатая смесь... Надо отрегулировать.

Штурман облегченно вздыхает:

- Простите, командир. Я забыл вас предупредить...

- Ничего...

Пилот забыл отрегулировать подачу воздуха от нагнетателей в смесительные камеры моторов. Это надо было сделать сразу, как только они набрали высоту. Это поможет сэкономить горючее.

Пилот подается вперед и медленно, осторожно регулирует подачу воздуха. Потом переносит руку на штурвал.

- Командир!

- Я слушаю, штурман.

- Вы взяли бинт? Вы перевязались? Ах да. Надо перевязаться.

- Сейчас, - бормочет пилот. - Сейчас... Он поднимает руку и начинает ощупывать борт кабины. аптечка... Вот она. Зачем она ему нужна?

- Вы нашли бинт? - спрашивает штурман. Да, правильно. Бинт. Отчего у него все лицо мокрое и липкое? И шея... Что-то ужасно давит...

- Возьмите конец бинта в зубы! Сильно мешает кислородная маска. Как же он возьмет бинт? Ах, да, надо ее сбросить. Сейчас...

- Командир, просуньте конец бинта под маску! - приказывает штурман. - Вы помните, на какой мы высоте? Пять тысяч! Здесь недостаточно кислорода! Будьте осторожны с маской! Когда же это все кончится!..

Он просовывает бинт под маску и сжимает зубами конец. Потом медленно заматывает его вокруг головы.

Мешает шлемофон. Мешает маска. Пальцы не слушаются.

Боль наваливается многотонной глыбой. От нее невозможно скрыться. От нее нет спасения. И когда пилот заканчивает перевязку, он чувствует себя обессиленным и опустошенным.

- Командир, вы перевязались?

- Да.

- Дайте чуть штурвал от себя.

- Ладно.

Он пытается шевельнуть руками, но не чувствует их. Выполнил он команду штурмана или нет? В каком положении машина?

- Командир, вы слышите меня? Дайте чуть штурвал от себя!

- Разве я не дал?

- Нет!

- Даю.

Безнадежно. Он не чувствует рук.

- Вот теперь хорошо, - говорит штурман. Значит, он все-таки дал штурвал...

21

Гул моторов сливается с воем воздушного потока в кабине. Во рту сладковатый, приторный вкус крови. Удары сердца кажутся оглушительными, оно готово выскочить из груди. Мир стал ограниченным, он весь из боли и черноты. Машина, которая всегда давала ощущение необъятности пространства, сейчас сжала его до размеров детской игрушки. Мир - это ручки штурвала. Только они одни и существуют. А может, даже их нет, потому что все чаще наступают провалы, когда пилот не ощущает их ребристой поверхности.

С первого дня войны в каждом вылете рядом с пилотом шла смерть. Но он не думал об этом. Когда управляешь такой совершенной и сложной машиной, как самолет, невольно появляется иллюзия, что ты все можешь, что только от тебя, от твоего умения, твоей воли зависит победа и жизнь. Чуткая, быстроходная и грозная машина послушно выполняет малейшее желание пилота, стремительно ввинчивается в небо или кометой несется к земле, Да разве можно, управляя таким чудом, поверить, что тебя собьют? Пока тебя обнаружат, пока прицелятся, пока дадут залп, ты уже обнаружил противника, прицелился, обрушил ему на голову бомбовый груз, прошил ливнем пуль и снарядов и растаял в небе. Кроме того, за эти полчаса - час ты проделал столько эволюций, выполнил такой объем физической, умственной и нервной работы, с которым простой смертный в обыкновенных условиях управился бы разве что за неделю. И у тебя не было возможности не только подумать о том, что тебя могут покалечить или убить, но даже соотнести все происходящее с собой.