Клэр Томалин - Жизнь Джейн Остин

Оно сказалось на всех детях Остинов. Эдвард, Генри, Фрэнк и Чарльз, находившиеся вдали от родного дома, но прежде уверенные, что могут вернуться в любой момент, постарались приехать еще раз до того, как родители отбудут, — «пока Стивентон еще наш», как написала Джейн. Все они чувствовали одно и то же: двери в детство закрываются и прежняя жизнь заканчивается навсегда. Кассандра уничтожила несколько писем, полученных от Джейн сразу после того, как та узнала о решении родителей. Видимо, они были полны ропота, даже злости. А очевидное стремление родителей и брата с невесткой устроить все как можно быстрее совсем не помогало Джейн взять себя в руки. В январе она сообщила Кэсс, что получила от Джеймса и Мэри приглашение на годовщину их свадьбы — были также приглашены Том Шут и сестра Мэри, Элизабет Фаул с супругом, — но отклонила его. Никаких пояснений сестрам не требовалось: «Меня позвали, я отказалась».

В письмах сестре она ясно дала понять, что старший брат с женой изъявляли чрезмерную готовность вступить во владение Стивентоном. Джейн писала, что одна из стивентонских лошадей, бурая кобыла, после их отъезда отойдет Джеймсу: «Ему не хватило терпения подождать, он уже сейчас забрал ее в Дин… таким же образом они мало-помалу захватят и все остальное, я полагаю…» И Джейн была бессильна перед этим «захватом», ведь он происходил с согласия ее родителей. Ей оставалось лишь наблюдать за развитием событий. «Что до наших рисунков… этих старых библейских картинок, развешенных по всему дому… они достанутся Джеймсу». Ее печаль по этим картинкам, может и не слишком красивым, но таким привычным и милым, поймет любой, у кого была своя беспорядочная странноватая домашняя коллекция, где каждый рисунок связан с каким-то семейным воспоминанием. Джейн отвергла предложение матери (и Кассандры) расстаться с одной из самых дорогих для нее вещей: «Поскольку я не собираюсь проявлять щедрость по чужому требованию, я не отдам Анне свое бюро, хотя поначалу думала об этом сама».

Вместе с Мартой она принялась разбирать библиотеку мистера Остина в пятьсот томов, которые он намеревался продать, так же как и большую часть мебели, и пианино, на котором Джейн играла столько лет, и ее «огромную коллекцию нот». От старых раскрашенных декораций тоже собирались избавиться: Джеймс совершенно очевидно и полностью потерял интерес к домашнему театру. Джейн надеялась убедить его выкупить отцовские книги по гинее за том, и он действительно забрал большую часть из них — только неизвестно, по какой цене. На распродажу попало лишь двести томов. Джейн с негодованием писала, что за все книги удалось выручить всего семьдесят фунтов: «Весь мир словно сговорился обогатить одну часть нашего семейства за счет другой» [135] Джейн Остин — Кассандре Остин, 21 мая 1801 г. .

Она изо всех сил старалась сохранять легкий раскованный тон в своих письмах Кэсс, но шутки ее часто казались вымученными: «Мы определенно слишком долго здесь прожили, да и бейзингстокские балы пришли в полный упадок… хотя лучше, чтобы никто не знал, сколь мало я приношу в жертву, покидая Хэмпшир, а то, подозреваю, ни у кого здесь не останется ко мне ни нежности, ни интереса». Она с удовольствием предвкушала, как они станут проводить «лето на море или в Уэльсе», и делалась непринужденней, когда доходила до планов и надежд их матери, связанных с Батом, впадая в привычный по отношению к миссис Остин комический тон. «Мама так же уверенно, как и ты, думает оставить у нас двух служанок — отец единственный, кто не посвящен в этот секрет… Мы планируем обзавестись постоянной кухаркой и молодой ветреной горничной, а еще степенным работником средних лет, который мог бы взять на себя двойные обязанности — мужа одной и любовника другой… Никаких детей, разумеется, быть не должно…» Здоровье миссис Остин оставалось крепким, невзирая на все треволнения, ведь «она не хочет, чтобы какое-нибудь недомогание нарушило приготовления к отъезду».

Миссис Остин считала, что Бат пойдет на пользу и ей с ее хрупким здоровьем, и мужу, которому уже исполнилось семьдесят. Находиться поближе к брату Ли-Перро, богатому, приветливому и гостеприимному, тоже казалось ей важным: помимо очевидных преимуществ жизни возле состоятельного родственника, это позволяло присмотреть за имуществом, которое рано или поздно должно было отойти к Джеймсу. Мистеру Остину нравилось то, что из Бата они легко смогут ездить в путешествия в Девоншир и Уэльс, которые, как он думал, очень понравятся дочерям, — и оказался совершенно прав. Это было единственное обстоятельство, которое привлекало Джейн. Однако ее мать оно интересовало значительно меньше, так что, когда они через несколько месяцев добрались до Бата, миссис Остин заявила, что больше не тронется с места, и остальным членам семьи пришлось ее переубеждать.

В письмах Джейн того времени есть живость и блеск, но это скорее попытка сохранить бодрость, чем подлинный энтузиазм. Она делает то, что должна делать, пытается сохранить бодрость духа в ситуации, над которой не властна. На ее глазах разрушалось все, к чему она привыкла, она потеряла то, что так любила, ей пришлось исполнять чужие решения, не имея права голоса, — и все это за перспективу городской жизни в новом доме, который еще даже не был найден. Ни пристанища, ни покоя… Потери ее были неисчислимы, и объяснить кому-либо, что она чувствовала, было невозможно. Ей нравилось время от времени посещать Бат и использовать его в своих произведениях, но жить там она совершенно не хотела. В феврале она ускользнула от родителей, предоставив им самим готовить дом к отъезду, и отправилась к Алитее и Кэтрин Бигг в Мэнидаун. Вот там ничего не менялось. Затем домой вернулась Кассандра, приехали с последними визитами Эдвард с женой и Фрэнк, нарочно отпросившийся в отпуск… Фрэнк с отцом после этого направились в Лондон, а оттуда в Годмершем, а мать с дочерьми в начале мая поехали в Ибторп. Кэсс осталась у Ллойдов еще на несколько недель, а Джейн с миссис Остин поехали в Бат, где чета Ли-Перро, полностью восстановленная в своем прежнем, унылом величии после выпавших на их долю унизительных судебных тяжб, ожидала их на улице Парагон. Находясь здесь, Остины должны были подыскать и снять себе дом.

Четыре письма, написанные Джейн за первые недели пребывания в Бате, свидетельствуют о попытках борьбы с унынием. Сам Бат она характеризует так: «Туман, полумрак, дым и смятение». Дядя и тетя проявляли доброту и радушие, но о встрече с какими-то старыми знакомыми Джейн сообщает: «Мы были счастливы встретиться и все такое», и это «все такое» сразу меняет смысл фразы. Когда ее отвели в ассамблею, она развлекалась тем, что наблюдала, как подвыпившая жена гоняет хмельного мужа по комнатам, разыскивая его любовницу. Затем: «Еще один дурацкий прием накануне, возможно, будь многолюднее, вынести его было бы легче». Но: «У меня больше никак не получается получать удовольствие от общения». Это не непринужденное «Чем больше я наблюдаю мир, тем меньше он мне нравится» Элизабет Беннет, это безотрадное, даже пугающее заявление. Ни «старые бузотеры », приходившие играть в вист с ее дядей, ни мисс Лэнгли, «похожая на любую другую коротышку с широким носом, большим ртом, платьем по последней моде и выставленной наружу грудью», не могли поднять ее мнение о людях.