Вилен Визильтер - Телевидение. Закадровые нескладушки

Шел 1991-й год. Программа «Человек и закон», в которой я тогда работал, вела борьбу за освобождение из Лефортово молодого предпринимателя Артема А. История эта была довольно любопытная. В то время, когда западные банки отказывали в кредитах советскому правительству, молодой, никому не известный предприниматель Артем А. получает в одном из крупнейших американских банков кредит чуть ли не в 50 миллионов долларов. И когда он в эйфории победы отправляется в США для подписания контракта, в Шереметьево его под белы рученьки берут люди в штатском, и вместо Нью-Йорка он попадает в Лефортово. Сидел он несколько месяцев. Приезжали специалисты из этого американского банка, объясняли следователям и нам, журналистам, что здесь нет никакой аферы и бомбы под экономику страны. Просто он предложил схему коммерческого проекта на уровне высшей математики бизнеса. Людям, владеющим только четырьмя правилами арифметики, она, естественно, не по зубам. В конце концов его выпустили. Мы снимали в программу его выход из Лефортово. «Артем, как ты считаешь, в чем тут корень зла?» – спросил я его. Ответ напрашивался сам собой. Вот, мол, в разгаре перестройка, вся страна перестраивается, и только эта организация, КГБ, застыла в своей косности и объективно становится на пути прогресса. Словом, что-то в этом роде. Но ответ Артема оказался совершенно неожиданным и меня тогда удивил. « Весь корень зла,– ответил он, – в тотальном непрофессионализме».– «И что же делать?» – задал я ему извечный русский вопрос. «А ничего, – ответил он. – Ждать. Терпеливо ждать, пока нынешние десятиклассники и первокурсники выучатся и займут свое место в обществе. Другого выхода нет. А до тех пор мы так и будем кувыркаться, беспомощно барахтаться в сложных проблемах бытия, зигзагами медленно продвигаться вперед, действуя методом проб и ошибок». Он оказался, прав этот молодой, но уже посидевший и поседевший грустный предприниматель Артем А.

1970-й год. Летим в Целиноград (нынешняя Астана) снимать Всесоюзный слет стригалей, стрижку овец. Оператор мне попался ну до того добросовестный, что просто сил нет. В какой-то момент ему вдруг захотелось снять с нижней точки крупным планом ножницы, которые срезают золотое руно в бликах солнца. Это руно для нас действительно стало золотым. Оператор нагнулся, опустив камеру до земли, и прильнул к окуляру. В это время черный как дьявол козел, который стоял в очереди на стрижку и которого держали два молодых животновода, вырвался, стремительно проделал круг почета и с тыла со всего размаху поддел то место оператора, которое оказалось у него на пути. Оператор вместе с камерой со скоростью снаряда, опережая звук собственного визга, влетел в ножницы. Объектив – вдребезги, а пространство вокруг глаза стало быстро заполняться жуткой синевой. Все! Командировка окончена. Возвращаемся домой. Дома пишу объяснительную на имя своего теленачальника. Так, мол, и так. В связи с тем, что козел ударил оператора в то самое место и он влетел вместе с камерой в ножницы стригаля, объектив разбился и командировку пришлось прекратить. На следующий день нас с оператором вызывают «на ковер», и начальник говорит следующее: «Товарищ Визильтер, я все-таки был о вас лучшего мнения. Я понимаю, командировка, расслабуха, все такое прочее, но вы бы хоть нашли более правдоподобную причину». – «Да не пили мы!» – стал я бить себя кулаком в грудь. «Да ладно, – возразил хозяин кабинета, – вы посмотрите на эту морду». И действительно, опухшее лицо оператора сине-зеленого оттенка сильно смахивало на лицо выпускника вытрезвителя.

Самое обидное в этой ситуации было то, что оператор-то был непьющий. И тогда я понял, что не всегда можно писать и говорить правду. Не всегда она бывает правдоподобной.

Дело было в начале 70-х. Снимали мы детский фильм «В стране отважных» о юных парашютистах. Осталась последняя съемка – прыжки с парашютом. Перед прыжками инструктор спрашивает оператора: «Вы когда-нибудь прыгали с парашютом?» – «Нет», – отвечает тот. Я говорю оператору: «Старик, ставь на камеру короткофокусный объектив и отдавай ее инструктору. Он прекрасно все снимет». «А вы когда-нибудь снимали?» – спрашивает оператор инструктора. «Нет, – отвечает тот, – но вы мне покажете, какую кнопку нажать, куда смотреть, и я все сделаю». Оператора это предложение возмутило и даже рассмешило. «Нас пять лет обучали во ВГИКе, как «это все делать», а вы хотите за пять минут, нажал на кнопку, чик-чирик – и человек готов. Так не бывает!» Инструктор стал ему говорить, что у него порывом ветра вырвет камеру из рук и она улетит. «Да? – сказал оператор. – Тогда привяжите ее ко мне». – «Но ее все равно порывом ветра вырвет у вас из рук», – сказал инструктор. «Но это уже моя забота», – ответил наш упорный, несгибаемый оператор. Как мы его ни уговаривали, он стоял на своем. Ничего не поделаешь, пришлось привязать ему камеру. Самолет взлетел. Набрал высоту. Юные парашютисты пошли вниз. Оператор – за ними. Чуда не случилось. Как и следовало ожидать, камеру порывом ветра вырвало у него из рук. Но так как она была привязана к нему, то стала бить его по ребрам, по голове, по всем доступным местам его тела. Успокоилась взбесившаяся камера только после раскрытия парашюта, но было уже поздно. Она сделала свое черное дело. В общем, камеру удалось спасти и оператора тоже, но доснимать эпизод пришлось все-таки инструктору.

Я тогда работал в Алма-Ате на Казахской студии телевидения. Во время подготовки к эфиру телевизионной версии спектакля местного драматического театра я обратил внимание на одного рабочего-постановщика, который как-то бестолково суетился в студии, путаясь у всех под ногами. Наконец бригадир постановщиков не выдержал и сказал: «Еркен, сядь вон там за задником, читай свою книжечку и не мешай нам». Я обратил внимание, что читает он не книжечку, а какую-то партитуру. Ни фига себе, рабочий, постановщик декораций читает партитуру. Во время перекура я об этом сказал бригадиру. И он мне поведал странную историю. Неудачи стали преследовать Еркена, когда его бросила жена, оставив с тремя детьми. До этого он окончил консерваторию, работал в симфоническом оркестре оперного театра, а когда остался с тремя детьми, стал, что называется, «зашиваться», опаздывать на репетиции, сбивать ритм исполнения и так далее. Как-то раз, придя к самому что ни на есть началу спектакля, он второпях раскрыл не ту партитуру. Шла казахская национальная опера «Кизжибек», а он раскрыл «Евгения Онегина». В результате пришлось опускать занавес и приводить в чувство дирижера. А Еркена в наказание на три месяца отправили работать рабочим сцены. И вот, когда уже заканчивался его «наказательный» срок, шла опера «Евгений Онегин», поистине роковая для Еркена. Дело было зимой. Еркен сидел наверху, на колосниках, над сценой, в валенках и фуфайке, потому что там было очень холодно, и бросал снег на сцену дуэли Онегина и Ленского. И в самый драматический момент валенок вдруг соскальзывает с его ноги и падает на голову Ленского. Ленский от неожиданности хлопнулся в обморок. Хорошо, секундант не растерялся и пропел: «Умер от разрыва сердца».