Александр Майоров - Правда об Афганской войне. Свидетельства Главного военного советника

Состояние мое в ту минуту было странным, чувства и мысли мешались в голове. Мне казалось явно неудовлетворительным все это долгое обсуждение и отсутствие каких-либо выводов. Сейчас я предполагаю: уж не было ли это обычным почерком круговой безответственности на самом верху нашей власти — ждать, пока кто-то крайний, кому уж никак не «отвертеться», возьмет на себя ответственность?

Вслед за предложением подводить итоги Андропов прямо обратился ко мне:

— Что будем делать, Главный?

Сказать, что в тот момент я был в полной мере готов бросить туза на стол, было бы преувеличением. Одно дело с боевыми товарищами предполагать, а другое — оказаться перед человеком, имеющим полную власть, чтобы тобой «располагать» по своему усмотрению. Да и весь характер этого совещания настраивал скорее на то, чтобы изложить свои выводы в том же неопределенном мало к чему обязывающем стиле. Но факт есть факт: председатель Комиссии Политбюро спрашивает тебя как Главного военного советника: «Что будем делать?»

Теперь, вспоминая те минуты, мне кажется, что я пошел на Голгофу.

— Юрий Владимирович, я уверен, что в Афганистане все надо решать политическими и дипломатическими методами.

— Это не ново, — буркнул Громыко.

Я понял, что меня сразу же ставят на место.

Андропов тихо спросил:

— И все же?

Я почувствовал, как сердце мое стало ритмично разгонять кровь. Не вполне уверенный, что поступаю в соответствии с рангом и положением, когда вокруг столько крупных политических и военных деятелей, я медленно, стараясь не торопиться, начал излагать:

— Юрий Владимирович, уважаемые члены Комиссии, каждый день пребывания советских вооруженных сил в Афганистане и ведение ими боевых действий бьет по авторитету Советского Союза и выгодно играет на руку Соединенным Штатам Америки и НАТО.

— А у вас что, есть свои люди в Пентагоне? — едко спросил министр обороны.

— Нет, товарищ министр обороны, в Пентагоне своего человека не имею.

— Откуда же вам это известно, уважаемый радетель за интересы Америки и НАТО? — грубо продолжил Устинов.

Я не мог и не хотел быть униженным на этом совещании и потому ответил резко:

— Дмитрий Федорович, в свое время министр обороны Андрей Антонович Гречко учил меня мыслить широко, видеть политическую сторону явлений и излагать свои выводы откровенно и прямо…

— И все-таки, — перебил меня Андропов.

Я встал — не скрою, для большей храбрости. Да и вообще, сидеть перед столь высокой Комиссией во время своего доклада было неприличным. Пока я поднимался со стула, успел и приободрить себя и сформулировать ответ.

— В течение восьми месяцев, что я нахожусь на посту Главного военного советника, я располагал возможностью, глубоко и всесторонне анализируя ситуацию, делать все для победы над противником в вооруженной борьбе…

Табеев успел скороговоркой вставить:

— И тут же снимали воинские гарнизоны там, где отвоевывали у душманов власть!

Громыко сделал рукой жест: мол, помолчи, послушай, что генерал докладывает.

И я продолжал:

— Считаю, что необходимо объявить руководству Демократической Республики Афганистан, товарищу Бабраку Кармалю, что в ближайшие полгода из страны будет выведена половина войск 40-й армии, а в следующие полгода — остальная часть… Следует возложить ответственность за судьбу и защиту Революции на НДПА ДРА, ее руководство.

Несколько секунд длилось гробовое молчание.

Устинов, зло посмотрев на меня, сказал:

— Мы добиваемся военно-технического превосходства над Америкой и НАТО…

Я не сдержался:

— Товарищ министр обороны, я докладываю сейчас о возможном решении проблемы Афганистана…

Но Устинов продолжал давить:

— Нам Афганистан нужен как полигон мирового масштаба. Это-то хоть вы понимаете, стратег?

Пономарев мягко и уважительно попытался поправить Устинова:

— Как политический и экономический полигон, Дмитрий Федорович.

— А я говорю: военно-технический полигон мирового масштаба.

Андропов сжал губы. Ему эта перепалка явно не была нужна. Громыко хранил непроницаемость. В наступившей тишине стало слышно, как потрескивает спираль одной из ламп в люстре над головой, казалось, она сейчас перегорит.

В те минуты я всего мог ожидать — и несогласия со мной, и полемики, и даже отстранения меня от должности за непонимание поставленных задач. Но я никак не ожидал такого цинизма в словах Устинова (которые, как я понимал, не должны были бы произноситься вслух), сжатых губ Андропова, непроницаемости Громыко…

Мне вдруг вспомнился разговор с Устиновым по телефону в связи с преступлением наших воинов, то, как он меня вразумлял на счет правильного понимания «правды».

Растерянность и подавленность на минуту овладели мною. И тут — есть Бог на свете! — зазвонил телефон на столике у окна. Молчавший до сих пор офицер впервые раскрыл рот:

— Юрий Владимирович, вас просит к аппарату Константин Устинович.

Ю. В. медленно поднялся и подошел к аппарату.

— Слушаю, Костя. Да, мы сейчас этим и занимаемся. Четвертый час сидим. Передай Леониду Ильичу, что работаем. Да, он здесь. Хорошо.

Этот звонок, словно подстроенный театральным режиссером, сразу сбросил напряжение в комнате. Андропов, медленно возвращаясь на свое место за столом, явно принимал на ходу какое-то решение. Мне показалось, что четверка быстро обменялась значительными взглядами. Ю.В. сел в кресло и устало произнес: — Ну что же, сделаем перерыв. Все свободны.

Соколов, Ахромеев, Максимов, Табеев, Спольников и я быстро вышли из Ореховой комнаты.

Разговаривать мне ни с кем не хотелось.

Кстати сказать, ореховые панели, которыми обшиты стены той комнаты, не раз потом наводили меня на мысли об ореховых прутьях, которыми в старину секли провинившихся. Эти прутья вымачивали в тухлой болотной воде, считалось, что качество воспитания от такой предварительной обработки будет лучше… Так вот, вспоминая теперь Ореховую комнату, я вновь и вновь испытываю удовлетворение от того, что «бросил туза на стол».

А счастливый случай спас меня от порки.

Я сел в «Чайку» и поехал на Арбат в Генеральный штаб к Огаркову. По дороге, естественно, думал о том положении, в котором оказался на заседании Комиссии. Мое предложение о поэтапном выводе войск было встречено явно отрицательно, а Устиновым — так просто враждебно.

И все же я приобрел новое понимание афганской войны. Для меня, человека, знающего историю, но все же воспитанного в духе, как тогда говорили, советского интернационализма, кое-что означали услышанные на заседании Комиссии слова. Пока ехал в машине, слова эти, как на магнитной ленте, снова и снова прокручивались в моей голове.