Михаил Кольцов - Испанский дневник

Три испанских крестьянина – республиканец, социалист и коммунист – сделают в Советском Союзе не менее блестящую дипломатическую карьеру. Их избирали во фронтовых деревнях, в четырех-пяти километрах от линии огня. Избирали долго, с большими спорами, со строгим разбором, пока не избрали лучших. С одним из них, с Альфредом Лопес Санчесом, из провинции Толедо, в России надо быть осторожным. Если недосмотреть и оставить его на минутку в советской деревне, потом не сыщешь, – не отличишь: до того похож на нашего русского колхозника – светленький, рыженький, курносенький, в кепочке… Сорок пять ему лет, и везет он знамя от деревни Масарамброс лучшему колхозу из тех, какие доведется посетить. Называет еще часто людей «сеньор», но поправляется на «камарадо».

Но, конечно, наибольший успех будут иметь женщины.

Энкарнасьон Сьерру будут разглядывать и как работницу-табачницу, и как мать пятерых испанских детей, и как бойца колонны Бурильо, и как комиссара в этой же колонне.

Мария Мингес Перес поехала в Москву в свой солдатский отпуск. В первый отпуск! С первого дня гражданской войны Мария Мингес на передовых линиях огня. Все кандидатуры на отправку в Москву отпали на боевом участке Буитраго перед ее кандидатурой. Бойцы устроили Марии Мингес горячие проводы. То же и комсомолке Кармен Сальваро, избранной в колонне «Виктория».

Эмилия Прехарам Гальбариату никаких чинов, званий и почетных профессий не имеет. Одно только звание есть у нее – она мать двух испанцев, сражающихся на фронте против фашизма. Вполне достаточно…

Пора отъезжать. Они проверяют свои чемоданчики – в них скромные и трогательные подарки в Москву.

Не зажигая фонарей, усаживаются в автобус. Им дают указания насчет пути – теперь без этого не обойдешься. Кое-кто уже подбирается к аликантской дороге.

Если подберется и если встретит автобус, то дипломатические эти паспорта произведут, выражаясь мягко, не то впечатление.

Охрана? Они протестуют:

– Мы сами себя охраним не хуже других!

Последние приветствия, сдержанные возгласы – и автобус сразу исчез, провалился во тьму вместе с людьми.

Пройдет немного дней – они появятся на свету, перед огромными радостными толпами, среди праздничных флагов и огней. Они увидят грандиозные колонны свободного, всесильного народа, его непобедимую армию. Увидят, как Ворошилов промчится на коне перед красными дивизиями…

Я буду далеко. Но издалека, в этот раз испанскими глазами, буду всматриваться в великую страну социализма, в праздник её побед, в рабочих гостей всего мира в гостях у советской демократии и в сорок послов героического, окровавленного испанского народа на Красной площади Москвы.

Первая линия обороны Мадрида прорвана. Фашисты съедают ее по кускам. Они перерезали у Сьемпосуэлос железную дорогу. Если бы задержать их еще на несколько дней и закрепить вторую линию обороны! Здесь только-только начались фортификационные работы. Город начинает окапываться, тысячи мадридцев начали рыть траншеи и укрепления.

Каменщики и профессора, школьники и пенсионеры из богаделен, домашние хозяйки и министры провели воскресный день на окраинах столицы, с лопатой в руках.

Здесь можно было встретить Хосе Диаса и Долорес Ибаррури, директоров музея Прадо и владельцев парфюмерных магазинов.

Никто не хочет видеть морды иностранных легионеров, дуэльные шрамы германских наци на мадридской улице. Никто, кроме подпольных фашистов, не хочет видеть генерала Франко в Национальном дворце.

Эвакуировать Мадрид по-настоящему уже нельзя. Плановая эвакуация учреждений должна занять хоть несколько недель. А население! Ведь почти девяносто процентов его в чем-нибудь да провинились перед мятежниками.

Чтобы избежать чудовищного, кровавого кошмара, можно только оборонять Мадрид, оборонять, как свое собственное тело. Инстинкт самосохранения прибавит сил и смелости мадридскому народу. Генерал Асенсио наконец удален от командования центральным фронтом, но не смещен, а даже повышен в должности – Кабальеро назначил его своим заместителем.

Командовать центральным фронтом, включая оборону Мадрида, назначен генерал Посас. Пожилой человек, говорят, очень преданный республике и Народному фронту.

Асенсио повсюду открыто называют изменником и тут же, совершенно всерьез, приводят другую версию его неудач и провалов. Нет, он не изменник, это другое. Это романтические осложнения. В самый разгар операции он чересчур переусердствовал по женской части. Мол, вообще говоря, ему это бывало полезно, давало зарядку, но тут – факт, перехватил лишнего. Так говорят не официанты из кафе, говорят ответственные люди, министры.

Все эти дни – по два-три раза воздушные бомбардировки. Мадридцы перестали бравировать и критиковать величину бомб, но в то же время как-то обтерпелись. Прежде чем бежать в противовоздушное убежище они, несмотря на вой сирены, сначала внимательно разглядывают черные крестики «Юнкерсов» в небе: куда они идут, какое имеют направление.

Проезжал в своем «автоплане» по улице Алкала, вдруг Дамасо круто затормозил. Он помахал рукой небольшому миловидному господину.

– Кто это?

– А это Анхелильо. Певец. Хозяин вашего «автоплана».

Немного смущенный, я все-таки захотел познакомиться с ним. Знаменитый тенор оказался любезным и корректным человеком, тем более что поблизости его дожидался двенадцатицилиндровый «Паккард». Вместе с обоими шоферами мы присели выпить чашечку кофе, уже суррогатного. Толпа девиц и подростков сразу облепила Анхелильо, и он привычно, не глядя, стал давать автографы – на открытках, на бумажных салфетках, на шелковых платках. Толпа щебетала и смеялась, дружинники хлопали Анхелильо по плечу, трясли его: «Спой!» Продавцы апельсиновой воды орали на тротуаре; их напиток пили, как всегда, без стакана – проталкивали стеклянный шарик-пробку внутрь и осушали из горлышка всю бутылочку… Неужели этот город в смертельной опасности?

Что-то важное, сложное, какой-то глубочайший процесс происходит сейчас в недрах огромного города. Мне стыдно себе признаться, но я не могу понять, что именно. Я не испанец. Но не знаю, понял ли бы, охватил бы, будучи испанцем. Не знаю, понимают ли правительство и политические руководители.

Что-то рождается и что-то умирает. Умирает как будто сознание беспомощности и обреченности.

Рождается, по крайней мере в передовых слоях массы, идея и воля сопротивления, защиты Мадрида, его сохранности, его неприкосновенности.

Разве она только сегодня рождается? Разве она не была всегда, эта идея обороны Мадрида от фашизма? Разве не повторена миллион раз в газетах, на митингах, в эфире, на огромных полотнищах, протянутых над улицами: «Не пройдут!», «Удержать Мадрид или умереть!»