Жорж Сименон - Я диктую. Воспоминания

Но его поведение, голос и манера говорить не убеждают. Более того, он вполне мог бы играть бандита в полицейском фильме.

И я невольно думаю о маленьком савояре Гектора Мало и о старике, которые брели от деревни к деревне, разумеется, пешком, потому что машин тогда не было.

«Зима, убийца бедняков».

От всей души надеюсь, что придет день, когда этот стих будет казаться чудовищным преувеличением или шуткой.

Народная литература прошлого века от Эжена Сю до Виктора Гюго и Золя старалась вызвать слезы сочувствия к судьбе бедняков. Еще немного, и литература, а также речи нынешних политиков будут заставлять читателя лить слезы над судьбой крупных собственников и промышленных заправил.

19 октября 1976

Мне вспомнился мой самый сенсационный репортаж. Не знаю, рассказывал ли я уже о нем. Если да, тем хуже.

В то воскресенье утром мне позвонил мой главный редактор и сообщил, что в Брюсселе проездом находится маршал Фош, который направляется через Льеж на восток. Я должен был отправиться в Брюссель и взять у маршала интервью. Но я ничего тогда не понимал в международной политике, и маршал Фош представлялся мне этакой бронзовой статуей, а не человеком во плоти. Я поинтересовался у главного редактора:

— А какие вопросы мне ему задать?

К моему великому изумлению, он ответил:

— Спросите-ка его, не в Польшу ли он едет.

Я не представлял себе ни значения этого вопроса, ни тем более последствий ответа.

Шел дождь, и в Брюссель я помчался в старом макинтоше. Вместе с другими журналистами я дождался на перроне прибытия поезда маршала. Коллеги кинулись к дверям, но офицеры оттолкнули их. Я же, выждав, когда поезд тронулся и начал набирать скорость, вскочил в личный вагон маршала. Впрочем, не совсем в вагон: я прыгнул на ступеньку, но держался вполне устойчиво. Один из офицеров свиты маршала заметил меня в окно. Мы уже отъехали от вокзала, и поезд мчался полным ходом.

Сжалившись надо мной, офицер открыл дверь, и вот я оказался в коридоре; стою, молчу, потому что не знаю, что сказать.

Офицер приказал:

— Стойте здесь.

Я стою в макинтоше и в мокрой шляпе. В вагоне шушукаются. Выглянул маршал.

Не знаю, может, он тоже сжалился надо мной. Во всяком случае, через несколько минут появился адъютант и объявил:

— Маршал уделит вам две минуты.

Едва я оказался перед маршалом, он оглядел меня с головы до ног. Лицо его было бесстрастно, как на всех фотографиях и даже на конной статуе. Он осведомился:

— Что вам нужно?

Шагах в трех-четырех стоял адъютант, готовый выхватить пистолет, если я вдруг окажусь, как тогда говорили, опасным нигилистом.

Я выдавил из себя вопрос, подсказанный главным редактором:

— Господин маршал, вы едете в Варшаву?

Поколебавшись секунду, Фош односложно ответил:

— Да.

Таково было мое первое интервью с одним из великих людей. Вернувшись в Льеж, я не чувствовал гордости. Столько акробатики ради одного слова! И как же я удивился восторгу нашего издателя г-на Демарто! Еще больше я поразился, когда он воскликнул:

— Это же сенсация!

Срочно отпечатали экстренный выпуск. А на следующий день газеты всего мира взахлеб повторяли ответ маршала.

Дело в том, что надо было узнать (но я-то представления об этом не имел), поддержит ли Франция Польшу в любом возникшем конфликте.

Нынешние молодые журналисты куда сообразительней по части вопросов. Я же тогда всего лишь совершил акробатический номер, вскочив на ступеньку вагона, когда поезд набирал ход, и, вероятно, выглядел достаточно безобидно и наивно, так как маршал, в руках которого была в ту пору европейская политика, бросил мне «да», изменившее облик Европы.

6 ноября 1976

Чувствую, что снова буду злиться; за последнее время со мной это случается все чаще. Как всегда, причина в какой-нибудь возмутительной новости, которую приносят мне газеты, радио или телевидение.

Я никогда ничего не понимал в финансовых делах. Не занимаюсь спекуляциями. И тем не менее оказываюсь в курсе всех происшествий, по крайней мере тех, о которых решаются сообщить публике, то есть, по моему определению, «маленькому человеку».

Сейчас, как и когда-то, существуют крупные финансовые и промышленные компании, от которых берут свое начало капиталистические династии.

Предположим, лет сто назад жил да был человек, у которого возникла полезная, а то и гениальная идея. Он помаленьку начал претворять ее в жизнь. Добился успеха. Его предприятие постепенно выдвинулось в ряд крупнейших для своего времени.

С этого и начинается история. Понятно, что у него есть родственники. Его сыновья, зятья, внуки и правнуки получают в наследство не только часть акций, но и посты, для которых они совершенно не подготовлены.

Таким образом, через пятьдесят-шестьдесят лет мы уже видим целый клан, живущий за счет дела, созданного дедом.

Но несмотря на это, а в каком-то смысле и за счет инерции предприятие продолжает расти, пока клан не становится настолько многочисленным, что вместе с двоюродными братьями, сестрами и их супругами состоит уже из огромного количества одних только паразитов.

Такова примерно, на мой взгляд, история всех крупных фирм. Когда же дело начинает близиться к краху, владельцы обращаются к банкам.

Потом — ведь эти фирмы так значительны! — приходит время поживиться за счет правительства: оно считает себя обязанным поддержать их за счет налогоплательщиков.

У меня четверо детей. Я не создал династии и — заранее прошу у них прощения — признаюсь, был бы счастлив, если бы наследование наконец было отменено.

Я недавно уже говорил об этом. Я задался вопросом, почему из всех видов наследства литературные права ограничены пятьюдесятью годами и под предлогом, что художественные произведения имеют национальное значение, вам ставят памятник и в то же время грабят.

Я счел бы логичным, если бы с наследованием было покончено раз и навсегда, особенно в эпоху, когда политики с пафосом утверждают, что все люди должны иметь равные шансы.

Предпочитаю не входить в подробности и не называть фирмы, которым правительство вынуждено помогать, освобождая их от налогов или давая дотации. Мне известны такие среди самых старинных; они содержат штук по сорок наследников и наследниц, которые якобы работают, но никто, даже председатель административного совета, не представляет, в чем состоит их работа и где находятся их кабинеты.

Я уж не говорю про вдов, которые никогда в глаза не видали не то что прапрадедушку, но и дедушку, а тем не менее сохраняют не только право на дивиденды, но и голос в совете.

Словом, как сказал бы мой сын Пьер, это мир маразматиков. Мир, напоминающий тот, в котором старший сын герцога автоматически становился маркизом, сын маркиза — графом, не считая виконтов, которых была тьма-тьмущая в каждом поколении.