Жорж Сименон - Я диктую. Воспоминания

Этот рекламный фокус уже усовершенствован. Та же открытка уведомляет, что, если вы не желаете утруждать себя приходом в магазин, вам за такую-то сумму вышлют книгу с автографом на дом.

Я не верю в смерть романа. Роман возродится, как только появятся молодые люди, испытывающие непреодолимое желание писать и заведомо знающие, что они на долгие годы обрекают себя на голодное существование и будут приняты во Французскую Академию только на склоне лет, когда утратят иллюзии и примирятся с унизительными правилами литературной машины.

Но тогда они уже будут писать не романы, а то, что им закажут.

7 августа 1977

В 1930 году я купил радиоприемник чрезвычайно сложной конструкции, однако при некотором навыке на нем можно было поймать Сидней, мощную нью-йоркскую станцию Скенектади, Берлин, Москву, Лондон — короче, весь мир. Большинство радиостанций тогда были частными. Вспоминаю чарующий голос дикторши из Рима, в которую я прямо-таки влюбился, пленительный южный акцент дикторши «Радио Андорра» и, конечно, бархатистый голос диктора «Радио Тулуза» — женщины от него млели.

Не знаю, сколько радиостанций работало в ту пору во Франции, однако частных было много, и все они конкурировали между собой из-за певиц и из-за доктора Пикара [126] Пикар Огюст (1884–1962) — швейцарский инженер и ученый-физик; в начале 30-х гг. поднялся на стратостате на высоту 16 940 м, а в 1953 г. опустился в созданном им батискафе на глубину 3150 м. , который как раз в это время поднялся выше всех в небо, а потом глубже всех опустился в море.

Конечно, приходилось слушать и рекламу, но объявления были короткими и, как правило, с выдумкой. Что же касается последних известий, то их передавали прямо с места событий.

Я целыми часами ловил какую-нибудь станцию, например слушал джаз и трубу Армстронга прямо из Нью-Орлеана.

Одни станции поймать было трудней, другие легче, и поэтому, когда удавалось поймать трудную, об этом с гордостью сообщалось приятелям.

Потом появилось телевидение. Впервые я смотрел телепередачи в США, там на каждый день недели была определенная программа. Преобладала эстрада, но приходилось глотать и рекламу.

Одну слезливую историю растянули более чем на две тысячи серий, то есть передавали ее (точно я не подсчитывал) почти двадцать лет.

Я ее видел только отрывками. Время после полудня на всех станциях Соединенных Штатов было зарезервировано для так называемых, если пользоваться профессиональным жаргоном, «мыльных опер»: эти слезовыжимательные, сентиментальные истории финансировались крупными фирмами моющих средств.

Я оторопел, сообразив, что со времени покупки того приемника промелькнуло сорок шесть лет. Телевидение стало цветным; сперва цвета были слишком яркими, но теперь стали более естественными. Всюду продаются пока еще дороговатые, но в принципе доступные приемники, которые ловят весь мир.

Но зачем? Радио я практически не слушаю. Разве что раза два в день включаю «Радио Швейцарии», которое кратко, без комментариев передает новости со всего света.

Мне пришлось отказаться от того, чтобы слушать и смотреть другие радио- и телестанции: это было чревато приступами ярости или скуки. В одной стране уже год на всех волнах передают сплошь выступления политиков и урезанные последние известия, и объясняется это тем, что, дескать, весной должны состояться выборы. Но ведь предвыборные плакаты имеют право оскорблять ваш взгляд только в течение нескольких недель перед открытием урн.

Можно утверждать, что во Франции избирательная кампания началась сразу же после смерти де Голля.

Кандидаты на самые высокие посты уже давно стали готовиться к выборам. И если они находятся по соответствующую сторону барьера, то чуть ли не ежедневно разглагольствуют по телевидению или участвуют в дискуссиях, причем их противников я, скорей, назвал бы сообщниками: так и кажется, будто они фехтуют рапирами с предохранительными наконечниками.

При этом события за рубежом, даже если они не имеют никакого касательства ни к политике, ни к социальным, ни к энергетическим, ни к финансовым проблемам, подаются так, словно Париж всегда оказывается в выигрыше.

Наполовину обесценился франк — победа. Упал курс доллара — еще одна победа Франции, и последствия ее будут самыми благоприятными. Пока в Испании правил Франко, он защищал религию и цивилизацию. Теперь, когда Франко нет, о демократии в Испании отзываются весьма сдержанно.

И так во всем. Длинные волосы — признак революционных смутьянов, стремящихся разрушить общество, короткие — законопослушных добрых граждан, их не найдешь во французских тюрьмах.

Фальсифицируются даже валютный и биржевой курсы. Глядишь, однажды объявят революционером дождь или солнце: ведь и засуха, и излишняя мокрядь ведут к неурожаю.

Хуже всего, что, несмотря на ежедневный парад кандидатов, телезритель или радиослушатель скоро вынужден будет положить зубы на полку.

Уже несколько лет, как под давлением общественности ведется реорганизация. Разумеется, реорганизация с теми же самыми людьми и, естественно, в сторону ухудшения.

Не утверждаю, что такое свойственно только Франции. Придирчивый надзор за радио и телевидением осуществляют и другие правительства. Там тоже каждый вечер предоставляют слово горсточке честолюбцев, которые после ближайших выборов усядутся на парламентские скамьи.

Стала ли суровей цензура? В некоторых государствах — да. Людей, пропагандирующих определенные идеи, там даже арестовывают, держат в тюрьмах, более того, подвергают пыткам.

Но разве наши теле- и радиоораторы ежедневно не мечут громы и молнии против этих стран?

Скажу так: было время, когда я отдыхал перед телевизором или радиоприемником; теперь я не переношу их.

Те, кто их изобрел, не представляли, что их детища чуть ли не повсюду дадут власть имущим почти королевские прерогативы.

Политики делают свое дело. Вроде бы так и должно быть. Но пусть они лучше заткнутся — ради собственного блага, пока против них не поднялась волна скуки, равнодушия, а то и озлобления.

То же самое могу сказать о песенках, о хронике и даже о последних известиях.

Примерно так же обстоит дело и с газетами, и, чтобы не превратиться в идиота, которого пичкают чушью, я перестал их читать.

Бывает, что я по целой неделе не раскрываю скромную «Трибюн де Лозанн», разве что ознакомлюсь с прогнозом погоды.

Я брюзжу, потому что у меня отняли игрушку. Было время, когда я в день прочитывал по четыре-пять газет из разных стран, не считая международных еженедельников. Это объяснялось булимией [127] Булимия — волчий голод; возникающее в виде приступов чувство мучительного голода, обычно при некоторых нервных и психических заболеваниях. Здесь — в переносном смысле: особенная тяга к чтению газет и журналов. и наивностью. Но в конце концов я все понял.