Николай Шубкин - Повседневная жизнь старой русской гимназии

Веселый разговор, оживленный смех и не менее оживленное выглядывание в окно, у которого они сидели, — т. е. то же, что и обычно. Прервав свой рассказ, я внезапно спросил К-ву, которая, как и следовало ожидать, даже не слыхала, о чем вдет речь. Это взорвало меня, и я отчитал ее и Б-ву, назвав такое отношение к делу «бессовестным». Той был, конечно, резким, выражение «бессовестное отношение» тоже нельзя признать корректным, и девицы, без сомнения, обиделись, так что на следующий день К-ва совсем не пришла в класс, а Б-ва имела расстроенный вид. И я опять раскаиваюсь, что не сдержал себя в рамках корректности. Спокойный или даже иронический тон мог бы скорее на них подействовать. А сегодня началась старая история и со словесницами, которые казались таким симпатичными и подающими надежды до тех пор, пока я распинался, рассказывая им целыми часами то биографию Герцена, то сущность народничества. Еще недавно я был приятно удивлен, увидев многих из них на лекции у местного депутата, говорившего о своей деятельности в Думе. После этого я спрашивал их, обратили ли они внимание на его отношение к народничеству, и ученицы казались как будто уже будущими гражданками. Но вот биография Герцена, которую я рассказывал в течение трех уроков, окончена. Сегодня надо было ее повторить, чтобы с той недели можно было начать рефераты о произведениях Герцена. И что же оказалось? Из четырех спрошенных мной учениц только двое могли кое-что рассказать. Другие же двое не только не потрудились прочесть на эту тему каких-нибудь из рекомендованных мною книг, но не проштудировали даже сделанных с моих слов записок. Ответы были самые нелепые (например, герценовские журналы оказались издаваемыми в России), а оправдания — не то наивные, не то беззастенчивые («я только до этого выучила»). Я был возмущен таким отношением к делу «специалисток словесности» и сказал, что, очевидно, они пошли на эту специальность только для того, чтобы ничего не делать, но что специалисток, не желающих работать, мне не нужно. Неприятно то, что при таком отношении к делу должна расстроиться и моя затея с рефератами; об успешном же прохождении еще более скучного отдела — грамматики — и говорить нечего.

21 сентября

Сегодня вышло столкновение в VI классе, опять-таки с Е-вой. Она отвечала урок и, видимо, в общем недурно знала его, хотя иногда выражалась крайне неумело, и поэтому мне приходилось часто поправлять ее. При затруднениях же Е-вой ее соседки не раз подсказывали ей. Чем дальше, тем паузы Е-вой становились чаще. И когда после одного замешательства она заговорила только тогда, когда ее соседка чуть не в самое ухо шепнула ей нужный ответ, я рассердился и сказал, что Е-ва отвечает по подсказкам. Она же стала беззастенчиво отрицать даже самый факт подсказа, а на мои слова, что я сам видел, возразила: «Только Вы один и видели». Такое возражение и бесцеремонная ложь возмутили меня, и я посадил Е-ву на место, сказав, что после этого с ней нечего и разговаривать. Но она, сев на парту, не угомонилась и продолжала ворчать, что я всегда к ней придираюсь. Тогда я, несколько овладев собой, стал по возможности спокойно оправдываться, что замечания делаю не одной только ей. А когда она спича снова возражать таким же вызывающим тоном, я пригрозил, что заявлю об этом на педагогическом совете (что, конечно, было уж вовсе нетактично). На замечание же ее, что всегда понапрасну ее «сажаю», я придрался к этому слову, что так не говорят, что «сажают» только капусту в гряды. Такая перебранка между учителем и ученицей показалась классу крайне комичной. Начался смех, и двое из учениц так залились, что должны были выбежать из класса. Причиной этому, конечно, опять моя несдержанность, помешавшая мне с достоинством провести свою роль.

22 сентября

Директору наше отсутствие на «его торжестве» не дает, видимо, спать. Вместо форменных костюмов он оседлал теперь другого конька, и все снова и снова возвращается к вопросу об этой маленькой демонстрации. Спрашивал, например, меня, и на мой ответ, что я постеснялся прийти из-за отсутствия парадной формы, возразил, что можно бы прийти и в штатском, что это одна отговорка. А сегодня конфиденциально спрашивал об этом нашу временную начальницу, справившись предварительно, нет ли кого в соседней комнате.

Сегодня же одна мамаша прислала на его имя письмо с просьбой не ставить в дневник двойку, полученную ее дочерью на добавочном уроке арифметики, так как «она и так имеет слабые баллы по арифметике, чтобы еще за добавочные уроки ставить ей двойки». Взгляд этой мамаши на добавочные уроки как на что-то излишнее и неприятное довольно странный, а взгляд на отметки, хотя бы они и соответствовали знаниям ученицы (чего она не отрицает), и еще страннее. И тем не менее наш директор, вообще совершенно пренебрегающий родителями и энергично борющийся против всякого организованного представительства, здесь вдруг принял сторону мамаши и поддержал ее нелепую претензию. Учительница, тратившая время на добавочные, ничем не вознаграждаемые уроки, оказалась виноватой, т<���ак> к<���ак>, по его мнению, задавать к этим урокам и ставить баллы за них нельзя. Почему пропускать уроки, даже в таком количестве, как Ч-ва, можно, а делать добавочные уроки нельзя, — это совершенно непонятно. Еще страннее, что знания, обнаруженные на обычных уроках, оцениваться могут, а обнаруженные на добавочных, — не могут. Как будто цель баллов — не оценка знаний как можно более точная, а что-то другое, чуть ли не какая-то месть ученицам. И родительница, не желающая знать, что ее дочь слаба по арифметике только потому, что это обнаружилось не на обычном, а на добавочном уроке, очевидно, просто какой-то недоумок. А этот протест против добавочных уроков (как будто учительницы делают их для собственного удовольствия!) только потому, что ее дочка получила тут двойку, — и отсутствие всякого протеста против пропусков уроков, дозволяющих их дочкам лишнее время побездельничать, — разве не характерно все это для наших «родителей»? Что же после этого удивительного, если и дети учатся для отметок, понимаемых как нечто самодовлеющее, каким бы путем они не были приобретены? И наше начальство, борясь против всякого разумного начинания родителей, здесь охотно подчиняются их нелепым претензиям и с головой выдают им учителей, еще больше усиливая веем этим деморализацию нашей школы.

25 сентября

Сегодня был первый реферат в VIII классе. «Словесница» С-на сделала успешное сообщение на тему «Бельтов как общественный тип». Предварительно она написала план своего реферата на классной доске. Я и ученицы, сидя на партах и следя за этим планом, слушали реферат, а С-на с учительского места говорила. Говорила она очень бойко, литературно и даже красиво. Но в разработке материала нашлось немало погрешностей — не обращено внимания как раз на главные части плана. Это, очевидно, плод ее неопытности в самостоятельной работе, а также результат некоторой недисциплинированности мысли. Но судить С-ну за это, конечно, нельзя. Разве обращали мы, педагоги, достаточно внимания на эти стороны раньше, когда вся работа сводилась к усвоению изложенного учителем. Эти рефераты, самостоятельно разрабатываемые ученицами, дают немало и нам указаний на наши промахи. Для учениц же, по-моему, здесь главное именно в приучении их к самостоятельной работе и в приобретении навыка связно излагать свои мысли перед публикой. Чувство ответственности не только перед учителем, но и перед подругами — тоже важный фактор при этих рефератах, заставляющий референтку подтянуться. Та же С-на, хотя и хорошая ученица, раньше, например, никогда не отвечала уроки так хорошо и связно, как на реферате. По окончании его я занял место председателя и предложил начать обмен мнений. Говорили, правда, немногие: ученицы три-четыре. Но самые главные вопросы все-таки удалось осветить. Я при этом отчасти наводил их, отчасти просто руководил прениями, а после учениц высказал и свое мнение, остановившись потом на незатронутом референтной вопросе об идее романа. Реферат вместе с собеседованием занял 2 часа, так что пришлось сделать один добавочный урок.