Бен-Цион Динур - Мир, которого не стало

Новым во всех этих тезисах было то, что отчаяние стало идеологией, и это вызвало претензии к их составителям, и после непродолжительных споров в узком кружке «Ноябрьские воззвания» были приговорены к изъятию из употребления.

Прошло всего полтора года – и мы уже были повержены и обращены в бегство: молодые евреи все чаще уходили не только из Сионистской социалистической партии, число членов которой еще недавно достигало тридцати тысяч, но и вообще покидали сионистское движение во всех его течениях и видах.

Бегство было быстрым и массовым. Даже активисты начали беспокоиться о своем будущем: те, кого заботило продолжение учебы в университете, и те, кто стремился поступить в университет, те, кто готовился к экзаменам, и те, кто хотел обеспечить себе какое-либо другое положение в обществе. Цель была одна: практическая польза. Были, конечно, и «мечтатели», люди совершенно иного склада. За несколько дней до Песаха мы получили известие о трагической смерти слесаря Зелига из Лохвицы. Зелиг застрелился на кладбище города Л. А он умел стрелять. Он был лучшим инструктором по самообороне во всей Полтавской губернии. Зелиг оставил короткое письмо братьям: «Если уж умирать, то лучше лежать на маленьком кладбище, и поскорее». Все были подавлены, и на душе у всех скребли кошки.

Находясь в таком настроении, мы и решили провести седер.

И вот наступил пасхальный вечер. Нас было, если я правильно помню, около десяти-двенадцати юношей и девушек. Девушки трудились: убирали и готовили к седеру. Сделали все, как положено. Маца и вино. «Марор [7], - сказали товарищи, – у всех нас есть в избытке». Комната была довольно большой. Мы сдвинули столы и одолжили побольше стульев. От слабого света лампы, освещавшей стол, на стенах выросли рельефные тени…

Я видел, что товарищи готовятся выслушать Агаду из уст Элиэзера. Это должно было стать «гвоздем» седера. Оказалось, что среди членов движения в Литве, во всяком случае в крупных городах, закрепился обычай чтения Агады, привязанной к актуальным событиям, – на седерах, где были только свои.

Ощущения праздника не было, в атмосфере не чувствовалось ничего праздничного. Общение с литовскими товарищами подготовило меня к восприятию того, что мне предстояло услышать, и заранее пробудило во мне интерес. Мои последние беседы с Элиэзером о происходящем в нашей партии еще больше усилили мое желание послушать Агаду в его исполнении. В те времена я имел обыкновение делать записи, на основании которых и воспроизвожу происходившее на седере.

Мы расселись. Обстановка была немного напряженная. Несколько товарищей, которые не были знакомы с Зелигом и не были близки к организаторам седера, находились в веселом расположении духа. Они приготовились получить удовольствие от общества товарищей и царившей в комнате интимной дружеской атмосферы.

Началось чтение Агады. Элиэзер начал с «Кадеш у-рхац» («Освящение и омовение») {581}и стал толковать каждую фразу.

Агада – это не что иное, как легенда о поколении, которое хотело освободиться, но не удостоилось освобождения. Об этом прямо повествуется в каждой строчке Агады.

«Кадеш у-рхац» – еврейская история вопиет к каждому в нашем поколении: «Освяти и омой!» Освяти себя, готовь себя к большим свершениям, ибо пробил решающий час. Мы – освободители! И омой! Омойтесь, очиститесь, очисти себя, дабы быть достойным этой миссии, великой миссии. «Карпас {582}– яхац». Еврейская история возложила на нас, на знаменосцев социального обновления, построение нового общества, основанного на общности имущества. Даже если все, что у тебя есть, это немного зелени и овощей, поделись своим карпасом с товарищем.

А что на практике? «Магид – рахца»: каждый говорит товарищу своему: тебе следует совершить омовение. Каждый требует от другого: ты омойся! Ты очисти самого себя! Как будто он сам свободен от этой обязанности. В результате мы все оказываемся погружены глубоко в грязь. Как сказано: «[благословен] извлекающий [хлеб из земли], [заповедавший вкушать] мацу и марор». И действительно, по поводу каждого «моци» (на идише – ломоть хлеба, требующий благословения) у нас споры, раздоры и марор (горечь) в душе. И так мы собираемся бороться за новое общество? «Корех – шулхан орех». Вот и мы прикрываемся социал-сионистским «Шулхан арухом», подобно человеку, который повязывает тфилин напоказ, чтобы все видели. А еще «цафун {583}– барех»: внутри нас сокрыта всякая мерзость и клевета. А что касается «халель» {584}и «нирца», то мы все очень желаем, чтоб нас прославляли как первопроходцев дела всемирного пролетариата и как тех, кто приведет к спасению народ Израиля.

Атмосфера в комнате стала еще серьезнее и драматичнее. Элиэзер, по сути, говорил сам с собой и почти не обращал внимания на товарищей. И традиционные вопросы задал сам.

«Чем отличается эта ночь, ночь галута, от всех других ночей? Мы дважды окунаем [зелень в соленую воду] – это омовение сионизма и социализма. В эту ночь мы все возлежим, то есть заседаем на конференциях, конгрессах, в центральных комитетах разных партий, и при всем том эта ночь вся состоит из сухой мацы и раздоров, она вся – горечь марора, горька, как сама смерть».

И громким голосом, в котором слышались печаль и сдерживаемые слезы, Элиэзер продолжил: «Объяснение, дети мои, всему этому простое: «Рабами были мы». И после минутного молчания: «И в чем оно, наше рабство? «Барух ха-маком» {585}. Мы дошли до благословения места, того самого галута, в котором мы живем, и мы говорим: «Благословен Он! Благословен давший Тору народу своему, Израилю! Ведь и вся наша Тора – она дар этого места. Тот закон, который мы себе усвоили, – это закон гоев».

Носители этого закона – четыре сына. «Умный» – это интеллигент, маскил; «злодей» – домовладелец, практичный еврей, у которого есть цель в жизни, который ненавидит бездельников. «Простак» – это Зелиг, а «тот, кто не знает, как спросить», – это детишки, например, младший брат Зелига. Умный, он что говорит? «Каковы эти законы, постановления и узаконения?» Наши маскилы изучают юриспруденцию и хотят спасти Израиль посредством законов этой Торы, то есть законов государства, вместе с Иваном. А злодей что спрашивает? «Что это за служение у вас?» Это наши богачи и мещане, умеющие жить в этом мире, понимающие в его порядках и в его удовольствиях. Они исполнены презрения ко всем этим «бездельникам», витающим в небесах и мечтающим о новых мирах и о спасении Израиля. «У вас, – спрашивает он, – а не у него, и таким образом, отрекаясь от общего дела, они становятся еретиками» – хуже выкрестов. Простак, он что говорит: «Что это?» Пропал Зелиг! Нет Зелига! Погиб Зелиг. Мы потеряли целое поколение Зелигов. И потому нам не на кого опираться, кроме как на тех, кто не умеет спрашивать, на младшего Зелигова брата. «А ты, – обратился Элиэзер к одному из товарищей, занимавшемуся преподаванием, – начни ему объяснять. Ты должен ему сказать, молодому поколению: «В тот день из-за этого это случилось со мной при выходе из Египта», и объяснить ему причины нашей великой неудачи, нашего краха в этом поколении, в котором мы хотели возобновить исход из Египта. А причины – «сухая маца и горькая зелень (марор)» – ссоры и раздоры».