Бен-Цион Динур - Мир, которого не стало

Шейн привез мне в подарок книгу Клаузнера «История Израиля», первый том, который тогда как раз только вышел из печати. Те дни, что он гостил у меня, были наполнены спорами об истории еврейского народа, особенно по библейскому периоду. Я предсказывал книге Клаузнера большой успех: впервые еврейскому читателю открывалась возможность познакомиться с нашей древней историей как посредством анализа проблем и методов ее исследования, так и посредством разъяснения универсальной сущности «культурного достояния» тех периодов. При этом я подверг очень серьезной, по мнению Шейна, критике предисловие Клаузнера и схематичность изложения. И то и другое мне не понравилось. В предисловии Клаузнер пишет, что все описанное им в книге представляется ему абсолютно достоверным, так как оно органично «встраивается и вплетается в ткань исторической жизни, покоряясь естественному и постепенному ходу развития нашего народа», так что он был бы «сильно удивлен, если бы в то время не произошли описанные события и если бы тогда не были созданы священные книги». Я же утверждал, что этот подход не историчен, и склонялся скорее к мнению Ренана (книга «История израильского народа», часть первая, вышедшая в 1908 году в русском переводе под ред. Ш. Дубнова и ставшая моей настольной книгой). Ренан в своем предисловии замечает, что каждую фразу его книги, относящуюся к прошлому Израиля, следует, очевидно, предварять словами «возможно, было так…». Впрочем, и он признает, что историю Израиля (так же, как историю Греции или Рима) можно трактовать таким образом, будто она происходит «по заранее намеченной программе», под чьим-то «руководством». В одном лишь мы сошлись – что нужно распространять информацию, касающуюся истории еврейского народа, и осуществлять энергичные и организованные действия для укрепления еврейского самосознания; именно в этом направлении движется Клаузнер: вводит читателя в проблематику исследования, разъясняет идеологическое содержание и универсальную ценность культурного наследия каждого периода. Шейн раскритиковал мой принцип – вести читателя анфиладами общей и российской истории, дабы вошел он в чертоги истории Израиля… Такое предварение действительно полезно, но оно должно быть теснее связано с основным предметом – с «чертогами». Шейн просмотрел мои заметки к «Истории еврейской интеллигенции», примечания к «Истории евреев в России» и тетрадь с заметками по актуальным вопросам и остался ими недоволен. Он потребовал от меня двух вещей: большей концентрации и подготовки материалов к печати. Он категорически настаивал, чтобы я начинал готовить к публикации свои исследования по истории евреев и по актуальным вопросам. Шейн особенно хотел, чтобы я опубликовал свои заметки о распространенных иллюзиях, возникающих при сопоставлении «прошлого и настоящего, общества и индивидуума, формы и содержания».

В те дни мне впервые выпала возможность побеседовать с историком о проблемах исторического исследования. Один из специалистов Харьковского университета по истории России читал в Полтаве две лекции – одну публичную и одну для узкого круга, обе по древнерусской истории. Лекции были интересными, но… поверхностными. Мне показалось, что многое из того, о чем говорил лектор, почти незнакомо ему из оригинальных источников. В своей лекции он перечислял упоминания о России, имеющиеся в еврейской литературе. После второй лекции мне представилась возможность поучаствовать в беседе, я вставил несколько замечаний и по ответам лектора быстро заключил, что это моя оценка была поверхностной, а он блестяще подкован и плавает «в глубинах теории». Впоследствии он обо мне отзывался с одобрением, и мои русские ученики, Морозов и Александров, передали мне, что он спрашивал, кто обучал меня истории… Он решил, что я закончил университет со специальностью по русской истории.

В то время я начал интересоваться еврейским молодежным образованием в Полтаве и, в частности, образованием рабочей молодежи. Как-то раз ко мне зашел в гости Давид Каплан, который в свое время под моим влиянием перешел от социал-демократов к сионистам-социалистам. Он рассказал мне о крымской еврейской молодежи, которая в массе своей отрезана от еврейской жизни. И слыша его слова, проникнутые духом отчаяния относительно будущего нации, я ощутил, что он стоит на пороге возвращения к своей прежней партии… Это повергло меня в тоску. После этой встречи я сделал запись: «Душа моя повержена во прах…»

В сфере моих интересов находилось также профессиональное образование. В Полтаве имелось ремесленное училище для девочек. В его ремесленных классах училось около 120 учениц, а в простых классах – свыше двухсот. Было известно, что в училище преподают иврит, но отношение к этому предмету как со стороны педагогов, так и со стороны учениц достаточно пренебрежительное. Мне рассказывали об учительницах, состоящих в социал-демократической партии, которые воспитывают учениц в духе отчуждения от еврейского народа. Школу финансировало ЕКО. Попечительский совет школы состоял из жителей города. Возглавляла его госпожа Молдавская, жена полтавского миллионера, владельца сахарного завода и мельницы. Госпожа Молдавская была дочерью р. Давида Фридмана из Карлина. Поговаривали, что она знает иврит. Среди членов совета были также Хаим Чериковер и Авраам Модель. В полтавских газетах стали появляться статьи, направленные против школы и осуждавшие царившую там атмосферу.

И вот в один прекрасный день я получил письмо от заместительницы директора школы, госпожи Сандомирской, родственницы известного в городе революционера, в котором она писала, что намеревается прийти проведать меня через два дня, в 11 часов утра. От квартирной хозяйки она узнала, что я в это время не занят. А если я все-таки занят, то она просит назначить ей другое время для визита. Ей необходимо срочно поговорить со мной. Выяснилось, что группа родителей собирается опубликовать письмо в газете в защиту школы и против «националистической пропаганды». Сотрудник редакции, специализирующийся «по еврейским вопросам», сказал родителям, что если оставить письмо в таком виде, в каком оно написано, то это лишь ухудшит образ школы в глазах общественности. Он считает, что родителям надо посоветоваться со мной не только по поводу формулировки письма, но и вообще по поводу всей этой ситуации. Он слышал обо мне немало хорошего.

Я прочитал письмо и долго говорил с преподавательницей. Она принадлежала к типу «хорошей» еврейки, «плененной гоями». Пламенная социалистка, по-своему преданная народу, она возмущалась теми учителями, которые не выполняют свою работу честно, пичкают учениц «правильными» фразами, а когда не могут передать им знания по еврейскому языку и еврейской истории – начинают считать, что во всем виноваты другие. Я пообщался с учителями и с родителями, и они согласились с моей формулировкой письма для публикации в городской газете. Проблема национального воспитания определялась теперь в письме как вопрос о подготовленности поколения к современным условиям сущеетвования нации и дальнейшему ее развитию. В качестве возможных путей национального воспитания были отмечены следующие: а) развитие активного и живого чувства принадлежности ученика к своему народу; б) развитие ощущения исторической преемственности через изучение еврейской истории; в) развитие интереса к еврейскому творчеству и обучение путям его понимания. В письме отмечалось различие между ремесленными классами и обычными и подчеркивалось, что речь идет только о ремесленных классах, в которых общим предметам уделяется меньшее количество часов. А ведь все согласятся с тем, что нет никакой возможности за считанные часы обогатить учениц широкими познаниями в еврейском языке.