Владимир Джунковский - Воспоминания (1915–1917). Том 3

Особенным отрадным чувством я отмечаю это в приказе по корпусу и от лица службы благодарю сердечно начальника учебной команды и всех чинов доблестной команды. От души желаю всем окончивающим курсы, учебной команда, разойдясь по своим ротам назначении их на ответственные должности отделенных и взводных командиров, дальнейшей службой быть примером для своих младших товарищей.

В течение последней недели в районе нашей армии погода значительно ухудшилась и бушующий ветер, доходящий временами до ураганного, много творит бед, ломая деревья, телеграфные и телефонные столбы и нарушая средства связи, огромная тяжелая работа выпала как начальнику связи корпуса, так и всем подведомственным ему чинам.

Должен отдать справедливость ревностной и самоотверженной работе как солдат рабочей телеграфной роты, так и телефонных команд, благодаря сознательной службе которых связь поддерживается почти непрерывно, несмотря на крайне трудные условия.

От лица службы сердечно благодарю поручика Ляшкевича [833]и всех членов рабочей телеграфной роты и команды телефонистов, так сознательно относящихся к своим обязанностям в столь важном в боевом отношении деле, как служба связи.

Не могу умолчать также и о работе телеграфистов и телефонистов, которые в последнее время, благодаря текущим событиям, завалены работой, с которой справляются с полным сознанием долга.

Эти были мои последние приказы. На другой день распространились слухи, что генерал Духонин смещен с должности Верховного главнокомандующего и на его место назначен прапорщик Крыленко, а затем пришли и газеты, подтвердившие эти слухи и известив нас о начатии мирных переговоров.

На другой день получения этих вестей мне предстояло явиться в полковую избирательную комиссию по выборам в Учредительное собрание подать свой голос, вернее, записку с напечатанным на ней списком. Таких списков было у нас на фронте 12, каждый от имени какой-нибудь партии. Но к вечеру этого дня пришло распоряжение отложить выборы до 22-го ноября.

Известие о смещении Духонина дало повод фронтовому комитету г. Минска [834]сместить Балуева, а на его место главнокомандующим назначить подполковника Каменщикова [835] – офицера 12-го Туркестанского полка моего корпуса.

Балуев отказался сдать ему должность и был арестован домашним арестом. Начальник штаба отказался подчиниться Каменщикову и объявил о вступлении своем в должность главнокомандующего на основании положения о полевом управлении войск в военное время, в виду ареста Балуева. Таким образом в Минске явилось два главнокомандующих – оба издавали приказы. Кто слушал кого – неизвестно.

Я исполнял распоряжения начальника штаба, т. к. Каменщиков являлся для меня самозванцем. Фронтовому комитету не было предоставлено права смещать и назначать главнокомандующих. Кроме того, я знал хорошо Каменщикова по своему корпусу – это был человек совершенно невменяемый, он психически был расстроен и поднимался вопрос об освидетельствовании его умственных способностей. Происходила полная неразбериха.

Вскоре в Минск с фронта, по своей инициативе, прибыла польская дивизия [836]и освободила Балуева из-под ареста. При таких условиях приходилось командовать корпусом. В Ставке продолжал распоряжаться Духонин. Положение становилось невозможным, и хотя у меня и было уже разрешение на семинедельный отпуск для лечения на Кавказе, но я медлил, мне не хотелось покидать корпус, я решил выехать в отпуск после того, что выполню свой гражданский долг и подам свой голос по выборам в Учредительное Собрание, выборы были назначены на 22 ноября.

Как все это было тяжело! Как тяжело было видеть, какими гигантскими шагами все идет к произволу. С корпусным комитетом у меня отношения тоже наладились. Председателем был большевик, но, благодаря своему уму и уравновешенности, он не делал никаких нелепостей, с ним было легко сговориться и он, по отношению меня, был корректен.

С 14-го ноября я фактически перестал командовать корпусом, перестал ездить по частям своего корпуса, т. к. это уже было бесполезно, я не мог отдать ни одного приказания, не зная, будет ли оно в соответствии с новыми взглядами, не последует ли свыше противоположное распоряжение.

Я сидел у себя дома, получая телеграммы донесений, которые, если требовали распоряжения, сообщал в комитет, который фактически и ведал всеми делами; моя роль ограничивалась резолюциями на текущих бумагах и подписыванием приказов, вел я жизнь непривычную для меня: вставал в 9 часов, два раза в неделю продолжал принимать доклады начальников отдельных частей корпуса; в 1 час обедал с чинами штаба, потом сидел дома, читал, раскладывал пасьянс, в 8 часов ужинал, затем принимал доклады, вернее, беседовал и отводил душу с начальником штаба, опять садился за пасьянс и в 12 ночи ложился спать.

Так каждый день. Иногда, чтобы развлечься, ходил с начальником штаба в кофейню в местечко Мир, где давали очень вкусный кофе по-варшавски с чудным домашним куличом. Кофейня эта была очень чистая, опрятная, хозяева – поляки, очень милые люди; выезжал очень редко в полки, было тяжело ездить, смотреть на разруху и не иметь возможности ничего улучшить, было нестерпимо. Порядок, конечно сравнительный, на позиции до самого моего отъезда поддерживался благодаря преданным делу членам оперативно-контрольной комиссии [837], с которыми я и имел больше всего дела. Это были очень дельные достойные люди, и у меня с ними сложились самые лучшие отношения. Благодаря им у меня на позиции службу несли исправно, и когда рядом, в Гренадерском и 3-м армейском корпусах, были уже выкинуты белые флаги и заключено было перемирие [838], мой корпус продолжал воевать, высылая и разведки и обстреливая немецкие позиции, т. к. кроме слухов о будто бы заключенном перемирии никаких других распоряжений свыше не было.

Так шли дни за днями, я ждал 22 ноября, чтобы уехать. Совершенно неожиданно 18 числа ко мне явился один из членов корпусного комитета, фельдфебель саперного батальона, человек весьма доброжелательный, старый кадровый солдат и, узнав, что я назначил свой отъезд на 22, стал меня просить ускорить свой отъезд, прямо чуть ли не умолял меня уехать на другой же день, говоря, что в воздухе нехорошо, чувствуется что-то тревожное и раз у меня имеется отпуск, он советует не задерживаться.

Переговорив с начальником штаба, я пришел к заключению, что откладывать отъезд мне не имеет смысла и лучше мне уехать, не дожидаясь момента, когда роль моя как командира корпуса сведется на нет и когда я обращусь из начальника в подневольного и мне придется исполнять распоряжения, не согласные с моей совестью. Решил не рисковать и пожертвовать выборами в Учредительное собрание и уехать на следующий же день. Вызвав начальника 7-й Сибирской дивизии, как старшего, в штаб, я предложил ему вступить во временное командование корпусом.