Эдуард Филатьев - Главная тайна горлана-главаря. Книга 1. Пришедший сам

«Никогда ничего не хочу читать.

Книги?

Что книги!»

Даже вчерашнее солнце уже не вдохновляло поэта-нигилиста и его сподвижников-футуристов:

«Я знаю —

солнце померкло б, увидев

наших душ золотые россыпи!»

Да что там солнце! Даже строки, написанные Маяковским, ничто в сравнении с жизнью, такой бесценной и такой беззащитной:

«Я,

златоустейший,

чьё каждое слово

душу новородит,

именинит тело,

говорю вам:

мельчайшая пылинка живого

ценнее всего, что я сделаю и сделал!»

Даже Мария и его не нашедшая отклика любовь к ней оказались забыты. Продолжая славить самого себя, Маяковский торжественно провозглашал:

«я,

осмеянный у сегодняшнего племени,

как длинный

скабрёзный анекдот,

вижу идущего через горы времени,

которого не видит никто.

Где глаз людей обрывается куцый,

главой голодных орд,

в терновом венке революций

грядёт который-то год.

А я у вас – его предтеча…»

Свою душу (как горьковский Данко – своё сердце) поэт готов отдать людям – тем, кто будет совершать этот революционный бунт:

«И когда

приход его

мятежом оглашая,

выйдите к спасителю —

вам я

душу вытащу,

растопчу,

чтоб большая! —

и окровавленную дам, как знамя».

Этим торжественным обещанием вторая глава завершается.

В третьей главе самовосхваление продолжается. Правда, пока нет революций, поэт свою душу тщательно оберегает от посторонних взглядов:

«Хорошо, когда в жёлтую кофту

душа от осмотров укутана».

Обращаясь к тем, кто видел его танцующим на сцене, Маяковский говорил с язвительной усмешкой:

«Вы,

обеспокоенные мыслью одной —

«изящно пляшу ли» —

смотрите, как развлекаюсь

я —

площадный сутенёр и карточный шулер!

От вас,

которые влюблённостью мокли,

от которых в столетия слеза лилась,

уйду я,

солнце моноклем

вставлю в широко растопыренный глаз».

Мало того, что Маяковский собирался уйти, он грозился, что при этом ещё…

«… впереди

на цепочке Наполеона поведу, как мопса».

А о грядущих революционных потрясениях и о явно сочувствовавшем им отце ему напоминало угасающее солнце:

«На небе красный, как марсельеза,

вздрагивал, околевая, закат».

Удивляться этой многих поражавшей экстравагантности Маяковского было не надо, ведь он не просто поэт, не просто пророк и провидец:

«Я, воспевающий машину и Англию,

может быть, просто

в самом обыкновенном Евангелии

тринадцатый апостол.

И когда мой голос

похабно ухает —

от часу к часу,

целые сутки,

может быть, Иисус Христос нюхает

моей души незабудки».

Этими словами завершается третья глава. В четвёртой, вспомнив, наконец, о своей несчастной любви, поэт вновь начинает рваться к своей любимой:

«Мария! Мария! Мария!

Пусти, Мария!..

Открой!..

Видишь – натыканы

в глаза из дамских шляп булавки!»

«Булавки»! Это опять воспоминание о безвременно ушедшем отце. Вскоре последует ещё одно:

«И когда моё количество лет

выпляшет до конца —

миллионом кровинок устелется след

к дому моего отца».

Ещё одно обращение к Марии:

«Детка!

Не бойся,

что у меня на шее воловьей

потноживотные женщины мокрой горою сидят, —

это сквозь жизнь я тащу

миллион огромных чистых Любовей…».

Довольно оригинальное обращение к любимой. Но возникает вопрос: почему поэт с таким упорством добивается любви отвергнувшей его Марии? Ведь она же сказала ему (ещё в середине первой главы поэмы): «Знаете – я выхожу замуж». То есть выбор ею сделан! Она предпочла другого. И поэтому пора бы начать поиски той, кто отдаст ему руку и сердце. Но Маяковский знает, что его сердце может остановиться, уколи он случайно палец булавкой. Стало быть, ждать он не может. И он заявляет Вседержителю:

«– Послушайте, господин бог!..

Всемогущий, ты выдумал пару рук,

сделал,

что у каждого есть голова, —

отчего ты не выдумал,

чтоб было без мук

целовать, целовать, целовать?!

Я думал – ты всемогущий божище,

а ты недоучка, крохотный божик..

Видишь, я нагибаюсь,

из-за голенища

достаю сапожный ножик».

И недоучка-поэт, собираясь привести свою угрозу в исполнение, кричит:

«Эй, вы!

Небо!

Снимите шляпу!

Я иду!»

Всё. Поэма «Облако в штанах» закончилась.

Так как никаких денег она пока не принесла, приходилось искать другие способы их получения. В «Я сам» об этом сказано:

«65 рублей прошли легко и без боли. „В рассуждении чего б покушать“ стал писать в „Новом сатириконе“».

В журнале «Новый сатирикон» было напечатано несколько его стихотворений. Художник Алексей Александрович Радаков вспоминал:

«В 1915 году, когда Маяковский жил в Петрограде, в «Новом сатириконе» я иллюстрировал ряд стихов Маяковского – «Гимн судье», «Гимн взятке», «Гимн учёному», «Гимн здоровью». Мне было очень трудно. Я чувствовал, что Маяковского надо иллюстрировать как-то иначе, не так, как других поэтов. Не удавался рисунок «Гимн учёному», рисунок получался какой-то неубедительный. Маяковский долго смотрел на рисунок и сказал:

– А вы спрячьте голову учёного в книгу, пусть с головой уйдёт в книгу.

Я так и сделал. И рисунок тематически очень выиграл, тема стихотворения была раскрыта».

Однажды (скорее всего, это произошло в июне 1915 года) в дачное местечко под Петроградом… Впрочем, пусть об этом расскажет актриса Мария Фёдоровна Андреева (Желябужская), гражданская жена Горького:

«Как-то… в местечко Мустамяки, где Алексей Максимович жил на вилле Ланг, приехал какой-то человек. Ко мне пришла снизу служащая и сказала:

– Мария Фёдоровна, там пришёл какой-то длинный, очень длинный человек и хочет видеть непременно Алексея Максимовича».

Андреева пошла взглянуть на гостя, но кто это, не узнала. Выяснила только, что незнакомец действительно хочет встретиться с Горьким.

«– Вы что, к нему по делу пришли?

– Не знаю, как вам сказать. Должно быть, по делу… По всей вероятности, по делу. А, в общем, просто мне его видеть хочется».

Дело было около полудня, но вставали на этой вилле поздно. Завтракали тоже поздно.