Эдуард Филатьев - Главная тайна горлана-главаря. Книга 1. Пришедший сам

Было ясно, что Владимир Владимирович не только захвачен происходящими событиями, но что он сам «сеет бурю»».

В своём стихотворении «Революция» он потом напишет:

«Граждане!

Сегодня рушится тысячелетнее «Прежде».

Сегодня пересматривается миров основа.

Сегодня

до последней пуговицы в одежде

жизнь переделаем снова».

В Военной автошколе «Известия Петроградского Совета» тоже читали и перечитывали. Манифест эсдеков и все их призывы солдаты поддержали безоговорочно. Со всех сторон звучали голоса, требовавшие свергнуть начальника автошколы генерала Секретарёва.

1 марта вышел второй номер «Известий». Газета сообщала:

«Москва

Трамваи не ходят. Митинги по всему городу… Ждут с часу на час присоединения войск, среди которых ведётся агитация.

Петроград

Занятие Зимнего дворца революционными войсками.

Петропавловская крепость перешла на сторону народа».

Петроградцам было уже известно, что царские министры арестованы и перевезены в Таврический дворец.

Узнав об этом, солдаты автошколы решили расправиться и со своим командиром, генерал-майором Павлом Ивановичем Секретарёвым, царским холопом, держимордой и взяточником.

Капитан Иван Николаевич Бажанов, занимавший должность помощника начальника школы по технической части, потом рассказывал:

«Я шёл к Секретарёву. Внизу, у дверей, увидел солдата с винтовкой.

– Ты что тут стоишь? – спросил у него.

– Да вот жду, как генерал выйдет, я застрелю его.

– Ну, жди, жди! – сказал я и пошёл наверх к генералу.

Предупредил его, чтобы он не выходил из кабинета и даже не подходил к окнам. А сам сел в авто и помчался к Маяковскому, о котором знал только, что он председатель Комитета солдатских депутатов.

Услышав о назревавшем самосуде, Маяковский сел со мною в машину. Подъехали с чёрного хода, взяли Секретарёва и отвезли в Думу».

Другой участник ареста генерала, художник Алексей Радаков, описал это событие несколько иначе:

«Решили, что раз министров свезли в Думу, надо, значит, и этого господина туда представить… Ну, посадили генерала в его прекрасный автомобиль. Он стал так заикаться, что ничего сказать не мог. Человек пять было солдат, Маяковский, я. Генерала этого в карцер сдали».

Маяковскому посещение Думы тоже запомнилось. Об этом – в «Я сам», в главке «26 ФЕВРАЛЯ, 17-й ГОД»:

«Пошёл с автомобилями к Думе. Влез в кабинет Родзянки. Осмотрел Милюкова. Молчит. Но мне почему-то кажется, что он заикается. Через час надоели. Ушёл».

Как бы там ни было, а Маяковский и его сослуживцы генерала Секретарёва от самосуда уберегли. Но автошкола своего командира-начальника лишилась.

В Государственной думе в те дни побывал и другой поэт-футурист, Николай Бурлюк, учившийся в Петроградской школе Инженерных прапорщиков. В письме матери и брату Давиду он писал:

«В Г. Думе, когда я протискался в вестибюль, было нечто необычное. Сбежались в кучу военные всех чинов, начиная от грязной солдатской шинели, до генеральских и адмиральских погон. Мелькали лица бледных рабочих, фигуры депутатов – недоумённые мужички…

Нас по длинным коридорам повели в оружейную, заваленную винтовками, пулемётами и патронами, где мы из рук генерала получили по винтовке. Когда мы ушли по узким коридорам, то послышались крики: «Дорогу председателю Г. Думы!», и мы, расступившись, пропустили Родзянко – высокого, упитанного, чёрного мужчину в шубе и остроконечной барашковой шапке. Он шёл твёрдо, со взором, не то надменным, не то обалделым, и казалось никого не замечал, что-то азиатское и слегка напоминающее папу я заметил в его фигуре. Оно мне более всего остального врезалось в память».

О том, как вели себя те, кто обязан был обеспечивать в стране спокойствие и порядок, написал жандармский генерал Александр Спиридович:

«Революционному фанатизму корпус жандармов противопоставил фанатизм долга и службы. Корпус жандармов грудью защищал государственный порядок царской России».

Но было уже поздно – 2 марта царь подписал документ, начинавшийся так:

«Высочайший Манифест

Божиею Милостию

Мы, Николай Вторый,

Император и Самодержец

Всероссийский,

Царь Польский, Великий Князь Финляндский,

и прочая, и прочая, и прочая,

объявляем всем верным Нашим подданным…»

Далее шла речь о судьбе этих подданных:

«Судьба России, честь геройской Нашей Армии, благо народа, всё будущее дорогого Нашего Отечества требуют доведения войны во что бы то ни стало до победного конца… В эти решительные дни в жизни России почли Мы долгом совести облегчить Народу Нашему тесное единение и сплочение всех сил народных для скорейшего достижения победы и, в согласии с Государственной Думою, признали Мы за благо отречься от Престола Государства Российского и сложить с Себя Верховную Власть. Не желая расставаться с любимым сыном Нашим, Мы передаем наследие Наше брату Нашему ВЕЛИКОМУ КНЯЗЮ МИХАИЛУ АЛЕКСАНДРОВИЧУ и благословляем Его на вступление на престол Государства Российского…

Да поможет Господь Бог России.

На подлинном Собственною Его Императорского Величества рукою написано:

«НИКОЛАЙ»

День 2 марта 15 часов 1917 г.

Город Псков».

Отречение Николая Второго приняли депутаты приостановленной им Государственной Думы Александр Иванович Гучков и Василий Витальевич Шульгин (кстати, тоже поэт, соперничавший с Пуришкевичем).

Россия на какое-то время осталась без верховного правителя.

Тот мартовский день остался в памяти и у Николая Бурлюка:

«… (2 марта – четверг) я попал в милицию от юнкеров – на Литейный – в здание финансового коммерческого собрания – сперва караульным начальником у догорающего окружного суда, а затем комендантом здания. По поручению командира милиции, я прекратил грабёж мастерских и дома предварительного заключения, а затем расставил часовых. До полуночи я был командиром здания и наблюдал сцены вроде этой. Приходит жандармский полковник:

– Арестуйте меня, пожалуйста. Я уже второй раз прихожу.

– Подождите же, у нас масса дел.

Ему дают чай, и он ждёт.

– Вы бы сами отправились к коменданту Г. Думы, а то у нас некому вас вести.

– Я один боюсь идти.

Наконец, после долгих пререканий, один из секретарей "Коменданта " поднимает воротник и ведёт «арестованного» полковника в думу».

Покомандовал те дни и Маяковский. Об этом как всегда кратко – в «Я сам»:

«Принял на несколько дней команду Автошколой. Гучковеет. Старое офицерьё по-старому расхаживает по Думе. Для меня ясно – за этим неизбежно сейчас же социалисты. Большевики».