Эдуард Филатьев - Главная тайна горлана-главаря. Книга 1. Пришедший сам

Своё самовозвеличивание поэт объяснил так:

«Как же

себя мне не петь,

если весь я —

сплошная невидаль,

если каждое движение моё —

необъяснимое чудо».

«Необъяснимо чудесно» устроено и тело поэта (об этом сообщается в главе «Рождество Маяковского»): у него «прекрасные» руки и язык, «драгоценнейший» ум и «необычайнейшее» сердце.

Совершенно неожиданно в поэме возникают «Булочная» и «Сапожная», в которых священнодействует стихотворец. Сразу вспоминаются строки, которые вскоре появятся в «Я сам»:

«Пропагандист. Пошёл к булочникам, потом к сапожникам…»

Как мы помним, о том, чем конкретно занимался юный Володя Маяковский, оказавшись среди московских булочников и сапожников, документальных свидетельств нет. Но повзрослевшему поэту, видимо, очень хотелось, чтобы булки и сапоги украсили его биографию. И он возвещает:

« Что булочник?

Мукой измусоленный ноль…

Сапожник.

Прохвост и нищий».

Но когда к ним приходит поэт Маяковский, они преображаются. Булочник…

«… играет. Всё в него влюблено».

Сапожник…

«Он в короне.

Он принц.

Весёлый и ловкий».

Почему? Да потому что Маяковский, как горьковский Данко, освещавший своим сердцем дорогу людям, развернул своё красное знамя:

«Это я

сердце флагом поднял.

Небывалое чудо двадцатого века!

И отхлынули паломники от гроба господня.

Опустела правоверными древняя Мекка».

Поэт не просто приравнял себя к Иисусу Христу, он поставил себя чуточку выше. От главного персонажа «Нового Завета» герой поэмы «Человек» отличается, пожалуй, только тем, что вновь (в который уже раз) оказался неудачником в любви. Из всех многочисленных людских занятий, увлечений и ремёсел герой поэмы «Человек» признаёт лишь два: он – неотразимый герой-любовник, и он необыкновенный поэт, «бесценных слов транжир и мот». И он же – человек, которого не любит та, кого любит он.

Эти две темы у Маяковского той поры переходили из стихотворения в стихотворение, из поэмы в поэму. Неудивительно, что Лили Брик с таким негодованием встретила очередной любовный перепев в его «Дон Жуане».

Вспоминается и стихотворение 1916 года, названное «Себе, любимому, посвящает эти строки автор». Завершается оно так:

«Пройду,

любовищу мою волоча.

В какой ночи

бредовой,

недужной,

какими Голиафами я зачат —

такой большой

и такой ненужный?»

Вторая глава поэмы, названная «Жизнь Маяковского», об этой жизни рассказывает так:

«Загнанный в земной загон,

влеку дневное иго я.

А на мозгах

верхом

«Закон»,

на сердце цепь —

«Религия»».

Однако любовным отношениям поэта эти ограничения не мешают, и он говорит:

«Я бы всех в любви моей выкупал,

да в дома обнесён океан её!»

И хотя на полях Европы идёт мировая война, гибнут люди, Маяковский, по его собственным словам, продолжает находиться «в плену» закона и религии. Но он знает, что посреди этого мирового столпотворения мирно «живёт Повелитель Всего – соперник мой, мой неодолимый враг». И поэт с возмущением восклицает:

«Встряхивают революции царств тельца,

меняет погонщиков человечий табун,

но тебя,

некоронованного сердец владельца,

ни один не трогает бунт».

В третьей главе – «Страсти Маяковского» — поэт сообщает о том, как к этому Божеству любви «идут, идут горожане выкупаться в Его изобилии». И среди тех, кто ушёл к Нему, поэт увидел свою возлюбленную. Разумеется, после такого открытия он с огорчением произносит слова, которые звучат в следующей главе – «Вознесение Маяковского»:

«А сердце рвётся к выстрелу,

а горло бредит бритвою».

После этого признания (как бы в продолжении темы, начатой во «Флейте-позвоночнике») начинаются поиски способов ухода в мир иной. Во «Флейте», как мы помним, поэт восклицал: «Я хочу одной отравы – пить и пить стихи». Теперь поэтической отравы ему уже мало, и он…

«Звонюсь в звонок.

Аптекаря!

Аптекаря!..

Протягивает череп.

«Яд»»

Маяковский принимает это снадобье. И начинается его вознесение…

«… в американском пиджаке

и в блеске жёлтых ботинок».

Начинается следующая глава – «Маяковский в небе». К вознёсшемуся поэту любезно обращается ангел:

« "Ну, как вам,

Владимир Владимирович,

нравится бездна?"

И я отвечаю так же любезно:

"Прекрасная бездна.

Бездна – восторг!"»

Поэт принимается выше, осматривается вокруг, встречает «новых» вознесшихся:

«И если

знакомые

являлись, умирав,

сопровождал их,

показывая в рампе созвездий

величественную бутафорию миров».

Но когда его, попавшего на «Центральную станцию всех явлений», откуда и происходит управление мирами, просят сделать что-нибудь, чтобы бессмысленные войны прекратили поливать землю кровью, он отвечает (в пику своей поэме «Война и мир»):

«Шут с ними!

Пусть поливают,

плевать!»

Но вот вознесённый на небеса поэт начинает скучать. Его тянет на покинутую землю. И он говорит отцу-лесничему встреченному там же, на небесах: «Мне скушно, папаша!» После этого начинается глава под названием «Возвращение Маяковского».

Он возвращается на землю. Спустя много тысяч лет после своего вознесения. И видит, что на земле мало что изменилось. Как и при его жизни…

«… из Чикаг

сквозь Тамбовы

катятся рубли».

И всем по-прежнему управляет всё тот же «главный танцмейстер земного канкана». И людям, поклоняющимся этому «танцмейстеру», ничем не поможешь. И поэт восклицает:

«Тише, философы!

Я знаю —

не спорьте —

зачем источник жизни дарен им.

Затем, чтоб рвать,

затем, чтоб портить

дни листкам календарным».

И Маяковский решает отомстить «главному танцмейстеру». Он покупает у антиквара кинжал, чтобы «сладко чувствовать, что вот перед местью я».

И начинается последняя глава – «Маяковский – векам». В ней говорится о том, что поэт попал на реку, которая когда-то «называлась Невою». Он в Петрограде, в «бессмысленном городе». Находит улицу, на которой когда-то жил:

«"– Прохожий!

Это улица Жуковского?"

Смотрит,

как смотрит дитя на скелет,