Эдуард Филатьев - Главная тайна горлана-главаря. Книга 1. Пришедший сам

Слова Маяковского о том, что скоро прогремит «взрыв Революции Духа», что в основу этой революции ляжет «социализм-анархизм», а также «революция формы» («футуризм»), и что эти «революции» тут же «огромными солнцами» озарят «жизнь грядущего», явно адресовались тем, кто зазывал в Смольный российскую интеллигенцию. Это было обращение к большевикам, восторгавшимся «розами барских оранжерей». Это было громкое заявление о том, что футуристам с ними не по пути.

Было в «Газете футуристов» ещё одно не менее громкое заявление – «Декрет № 1 о демократизации искусств». После названия в скобках давалось разъяснение: «заборная литература и площадная живопись».

Начинался документ торжественно и величаво:

«Товарищи и граждане, мы, вожди российского футуризма – революционного творчества молодёжи – объявляем:

Отныне вместе с уничтожением царского строя отменяется проживание искусствав кладовых, сараях человеческого гения – дворцах, галереях, салонах, библиотеках, театрах».

Затем следовало истолкование того, что должны совершить творческие люди, вдохновлённые «вождями футуризма»:

«Художники и писатели обязаны немедля взять горшки с красками и кистями своего мастерства, иллюминировать, разрисовать все бока, лбы и груди городов, вокзалов и вечно бегущих стай железнодорожных вагонов».

Завершался декрет обещанием:

«Первая расклейка стихов и вывеска картин произойдёт Москве день выхода нашей газеты».

Своё обещание футуристы выполнили. Ещё они расписали футуристическими фресками стены Страстного монастыря. Монахини по ночам тряпками стирали их творения, а днём «вожди» искусства грядущего под гогот обступившей их толпы вновь покрывали стены своими «шедеврами».

Поэт Сергей Спасский в своих воспоминаниях попытался разъяснить, чего ждали в ту пору его друзья, коллеги и соратники:

«Футуристы ждут приглашений. Но послы не идут ниоткуда. И вот возникает удивление. Признания пока ещё нет.

«Удивляемся тому, что до сих пор во всей демократической прессе идёт полное игнорирование наших революционных произведений».

Очевидно, остаётся самим двинуться в массы. Расти вместе с пролетариатом.

Маяковский делает этот шаг».

Что же предложил пролетариям Владимир Маяковский взамен тому «старью», которое якобы давным-давно отжило свой век? Какие такие «куски здорового молодого грубого искусства» готовы были заменить все «немощи старого искусства»?

Поэт напечатал в футуристической газете «Поэтохронику», названную «Революцией» – многострочное стихотворение о том, что происходило в Петрограде в феврале 1917 года. Заканчивалось оно, как мы помним, так:

«Это над взбитой битвами пылью,

над всеми, кто грызся, в любви изверясь,

днесь

небывалой сбывается былью

социалистов великая ересь!»

Но, во-первых, «социалистов великая ересь» в письме рабочим называлась «социализмом-анархизмом» (явно для того, чтобы подковырнуть социал-демократов). А во-вторых, «Поэтохроника» была простым пересказом событий, случившихся год назад, никаких выводов в ней не делалось, никаких глубоких идей не выдвигалось.

Вслед за «Революцией» следовал «Наш марш» – то самое стихотворение, после прочтения которого в «Кафе поэтов» подвыпившие матросы, как мы помним, вынесли декламатора с эстрады на руках:

«Дней бык пег.

Медленна дней арба.

Наш бог бег.

Сердце наш барабан».

Но способно ли было это четверостишье совершить «революцию Духа»?

Заглянем в письмо, отправленное Маяковским Лили Брик в начале марта 1918 года:

«… написал два стихотвор<���ения>. Большое пришлю в газете (которое тебе нравилось) – «Наш марш», а вот маленькое:

Весна

Город зимнее снял.

Снега распустили слюнки.

Опять пришла весна,

глупа и болтлива, как юнкер.

В. Маяковский».

В ответном письме из Петрограда Лили Брик сообщала:

«Милый Щеночек, я не забыла тебя. Ужасно скучаю по тебе и хочу тебя видеть. Я больна: каждый день 38 температура; – легкие испортились…

Пиши мне и приезжай…

Обнимаю тебя, Володенька, детонька моя, и целую. Лиля».

Маяковский тотчас ответил. Обратим внимание на две довольно любопытных подробности. Первая – в самом начале:

«Дорогой и необыкновенный Лилёнок!

Не болей ты, христа ради! Если Оська не будет смотреть за тобой и развозить твои лёгкие (на этом месте пришлось остановиться и лезть к тебе в письмо, чтоб узнать, как пишется: я хотел «лёхкия») куда следует, то я привезу к вам в квартиру хвойный лес и буду устраивать в оськином кабинете море по собственному моему усмотрению…».

Что тут скажешь? Грамотеем поэт-футурист был великим!

Вторая любопытная подробность находится во фразе, в которой Маяковский делится своими творческими планами:

«Стихов не пишу, хотя и хочется очень написать что-нибудь прочувствованное про лошадь».

Возникают вопросы. А в том, что происходило тогда в стране, разве не было ничего такого, о чём можно было написать? Отчего возникло это молчание – «стихов не пишу»? А вот Владимир Пуришкевич в стихотворении «Туман» писал:

«Пусть я в кругу вельможных слаб,

Мне сердце горе гложет,

Молчать способен только раб,

Поэт… им быть не может».

Александр Блок, который поддержал октябрьский переворот и пошёл на службу к большевикам, сразу после разгона Учредительного собрания начал писать поэму «Двенадцать». Юрий Анненков сказал о нём:

«Это был новый поэт, новый голос, новая – охальная, хулиганская, ножевая (а не „скифская“), но несомненная поэзия».

Блок повёл речь не о событиях годичной давности, а о том, что происходило только что, сейчас:

«Гуляет ветер, порхает снег.

Идут двенадцать человек.

Революционный держите шаг!

Неугомонный не дремлет враг!

Товарищ, винтовку держи, не трусь!

Пальнем-ка пулей в Святую Русь —

В кондовую,

В избяную,

В толстозадую!

Эх, эх, без креста!»

Илья Эренбург, который к большевистскому перевороту отнёсся резко отрицательно, выпустил поэтический сборник «Молитва о России», в котором были такие строки:

«Господи, пьяна, обнажена,

Вот твоя великая страна!

Захотела с тоски повеселиться,

Загуляла, упала, в грязи и лежит.

Говорят: «Не жилица».

Как же нам жить?..

Была ведь великой она!

И, маясь, молилась за всех,