Михаил Гершензон - Избранное. Молодая Россия

Звон приятный цитры раздается,
И поет незримый хор;
Стройными кругами вьется
Юношей и дев собор.

На их лицах упоенье,
В каждой фибре огнь живой.
Но бегут, бегут мгновенья.
Время быстрое! постой!

Как в тумане, догорают
Свечи все тусклей, тусклей —
Свечи гаснут – звуки умолкают —
И не стало радостных гостей.

Так отрадные светила
Потухают жизни сей!
Пир окончен – и уныла
Ночь объемлет всех гостей.

Напрасно буду ждать отрадной встречи
В кадрили, средь гармонии живой,
И долго не слыхать мне русской речи
Из уст пурпурных девы молодой!

И от кого привет услышу милый?
Кто спросит: «любите ли танцы вы?»
Окончив бал, кому скажу унылый:
«Вы едете? Все кончено, увы!»

Приехал и гляжу – дом освящен,
И в окнах легкие мелькают тени;
И слышу, в тесные вступая сени,
И шум шагов и фортепьяна звон.

И в комнатах, как в летний полдень, ясно,
И дышит все jasmin, ambré, vanille [332];
Как целый мир, и стройный и прекрасный,
Французский развивается кадриль.

«Здоров ли Александр Васильич? Слух идет,
Что видели Ричарда вы недавно,
И что одни вы хлопали исправно,
А публика вся холодна, как лед?» [333]

– От чопорной трагедии французской
Не может наша публика отстать:
В ней нет души и огненной, и русской,
Не ей Шекспира гений понимать!

«Ах! посмотрите-ка сюда!
Как гаснут свечи здесь уныло!
Так жизни сей отрадные светила,
Блеснув, угаснут навсегда.

«Что жизнь в сей атмосфере хладной?
Как друга, я б желала смерть найти!
В цветущем юности венке отрадно
В могилу свежую сойти!»

«А новые романы вы читали?
Семейство Холмских?» – Нет! Не мог, ей-ей!
И шесть частей всегда меня пугали:
Прочесть печати русской шесть частей!!

Романов русских, право, я не чтец,
В них жизни мощный дух не веет!
Лежит, как пышно убранный мертвец,
А под парчой все крошится и тлеет.

Поденщиков я этих ненавижу —
Вы старый мусор свозите, друзья;
Но зодчий где? к чему сей труд, не вижу,
И зданий вовсе не приметил я.

Всего тут понемножку: и народность,
И выписок из хроник целый ряд,
И грубая речей простонародность,
На жизнь и в бездны сердца мрачный взгляд.

Но где ж у вас гигантские созданья
Фантазии могучей и живой?
– А нам к чему? – есть летопись, преданья,
И – с ног до головы готов герой.

Хотите ли увидеть исполина,
Кто мощно сдвинул край родной?
Смотрите: вот его кафтан, дубина!
Весь как в кунсткамере! весь как живой.

И так, друзья, как видно, я решился
Излить всю душу в звуках и стихах!
О! если б весь я в звуки превратился
И так же, как они, исчезнул в небесах!
Еще я пил из чаши полной яда!
Но – Боже мой! как сладок этот яд!
За миг один, за два прекрасных взгляда,
Цвет жизни и всю жизнь отдать я рад!
Воздушны пери предо мной мелькали;
Меж них царицею она была;
Мне очи голубиные сияли,
Мне речь ее жемчужная текла.

Как много есть поэзии глубокой
В программе этой, для иных сухой!
Как солнце в небесах, стоит высоко
Религия над жизнию земной.

А долу – разливаяся, бушует,
Кипит клокочущий поток страстей,
По воле рока буйно торжествует
Секира черни или меч царей.

Но в стройной пляске, светлою грядою
Над миром думы Вечного плывут,
Играют пестрою людей толпою
И свет в пучины вечности лиют.

И навсегда земное умолкает,
И чистых ангелов воздушный строй
Врата небес пред нами отверзает
При звуках арфы, с песнью трисвятой.

Как могущественна сила
Черных глаз твоих, Адель!
В них бесстрастия могила
И блаженства колыбель.
Очи, очи обольщенья,
Как чудесно вы могли
Дать небесное значенье
Цвету скорбному земли!
Прочь с лазурными глазами,
Вы, кому любовь дано
Пить очей в лазурной чаше,
Будь лазурно небо ваше, —
У меня оно черно.
Вам кудрей руно златое,
Други милые, – для вас
Блещет пламя голубое
В паре томных нежных глаз;
Пир мой блещет в черном цвете,
И во сне, и наяву
Я витаю в черном цвете,
Черным пламенем живу.