Джон Рид - Вдоль фронта

Дауд-бей – турок из старой, знатной семьи, что очень редко встречается в Турции, где семьи возвышаются и падают на протяжении одного поколения, где нет фамильных традиций, так же как не существует и фамилий. Дауд сын Гамида – это все, что мы о нем знаем, так же как и я был известен турецкой полиции как Джон сын Чарльза.

С великолепной беспечностью, столь свойственной туркам, Дауд был сделан адмиралом турецкого флота в возрасте девятнадцати лет. Несколько лет спустя была приглашена английская морская комиссия для реорганизации турецкого флота. Неловко было уволить знатного, богатого молодого турка с занимаемой им должности. Комиссия обратилась к нему с вежливым вопросом, желает ли он продолжать свою службу. Он ответил: «Я очень бы желал ее продолжать, при том только условии, что мне не придется ступить ногой на корабль. Я совершенно не выношу моря». Итак, он больше не служит во флоте.

Я спросил его, почему он не проливает кровь и не ищет смерти вместе со своими соотечественниками в Галлиполи.

– Конечно, – сказал он, – вы, западные европейцы, этого не поймете. У нас вы можете откупиться от военной службы, уплатив сорок лир. Если же вы этого не сделаете – это равносильно тому, что у вас нет сорока лир. А такое предположение унизительно. Ни один турок из сколько-нибудь знатной семьи не может позволить себе служить в армии, если, конечно, он не вступает в высшие чины, избирая себе военную карьеру. Да, дорогой, если бы я вздумал служить на войне, это было бы позором, который убил бы моего отца. Совсем иначе, чем у вас. У нас унтер-офицер, производящий набор, предлагает вам уплатить взнос за освобождение от службы, и, если у вас не найдется денег, он будет насмехаться над вами.

У подножья холма целая путаница перекрещивающихся улиц: крутая улица, бывшая прежде единственным путем, по которому можно было взобраться на Пера; извилистые, узкие переулки, протискивающиеся через греческий квартал, наполненный высокими грязными домами, ведущие к постыдному матросскому кварталу Галаты с его улицами Пяти и Десяти Пиастров; улица, ведущая к тоннелю фуникулера, где вагонетки карабкаются под землей к вершине холма, – все эти улицы выходят на площадь Кара-Киой перед прославленным мостом Валидэ-Султан-Кейпризи, ведущим в Стамбул.

Одетые в белое собиратели пошлин стоят у моста, то колеблющегося, то смыкающегося, то размыкающегося под напором толпы, кидающей звенящие монеты в десять пара в их протянутые руки. Как бесконечный поток среди белых свай, льется этот пенистый и брызжущий настой из всех наций и религий – из Стамбула в Пера, из Пера в Стамбул. Развевающиеся шелковые арабские головные уборы, шлемы, красные с желтым тюрбаны, элегантные фески – фески, окутанные зеленым тюрбаном, чтобы отметить родство с пророком, фески с белым тюрбаном – знак священников и учителей, – персидские «тарбуши», французские шляпы, панамы. Спешащие группы женщин с закрытыми лицами, которых не может видеть ни один мужчина, под «чадрою» черного, серого и светло-коричневого цвета, на невероятно высоких французских каблуках, в сопровождении черной рабыни; арабы из сирийской пустыни в развевающихся белых одеждах; дервиш, – откуда-то из деревенской глуши, заросший бородой до самых глаз, покрытый рваным пестрым рубищем, сквозь которое видно загорелое тело, – бормочет в экстазе молитвы, в то время как кучка почитателей теснится вокруг него, чтобы поцеловать руку и вымолить благословение; босоногие армянские носильщики, бегущие мелкой рысцой, сгибаясь под тяжестью больших ящиков, громко кричат: «дестур», чтобы расчистить дорогу; четыре солдата с новыми винтовками; верховые полицейские в шлемах; евнухи в сюртуках, неуклюже волочащие ноги; болгарский епископ; три албанца в синих суконных шароварах и куртках, расшитых серебром; две католических сестры милосердия, идущие за повозкой, – ее везут ослики – подарок торговцев-магометан Большого Базара; «мевлеви», или пляшущий дервиш, в высокой конической фетровой шапке и сером одеянии; группа немецких туристов в тирольских шапочках, с открытыми бедекерами в руках, во главе с представительным армянским гидом; представители пятисот осколков чуждых рас, оставленных после великих нашествий древности во всех углах и закоулках Малой Азии. Пера – европейская, греческая, армянская, итальянская, все что угодно, – только не турецкая. Куда же направляется эта экзотическая толпа, вливающаяся в Пера? Вы ее никогда там не видите.

Тысячи торговцев самыми невероятными товарами: ангорским медом, халвой, рахат-лукумом из лепестков роз, каймаком (сделанным из молока буйволиц, укрытых в темных стойлах), гнусных открыток, мундштуков немецкого изделия, адрианопольских дынь, английских булавок, ковров из Ньюарка в штате Нью-Джерси, целуллоидных бус, – все это движется среди толпы, выкрикивая и расхваливая свои товары, вопя, зазывая и визжа: «Только цент, один цент, два цента! Он пара, беч парайя!»

Вправо расположен торговый порт, переполненный судами, и за ним внутренний мост, перекинутый через прекрасный изгиб Золотого Рога.

За мостом расположился ряд понтонов для охраны порта от английских подводных лодок, а возле пристани Ширкет Хариэ – пароходы Босфора, стремительно врезающиеся с ревущими свистками в гущу каиков, снующих повсюду, как стая рыб. А там, за ярко-голубой, плещущей далью, смутные очертания Малой Азии, ее гористые берега с белыми точками Скутари, Стамбул, купающийся в море, увенчанный дворцами и зеленью деревьев…

Слева направо изумительный размах города и великих мечетей: Айа Софиа, построенная императором Юстинианом тысячу лет тому назад, вся на массивных неуклюжих упорах выцветшего желтого и красного цвета; мечеть султана Селима, покорителя Мекки; мечеть султана Ахмета; Йени Валидэ Джами у конца моста, султана Сулеймана Великолепного, который был другом Франциска I, султана Баязета…

Плавучий раздвижной мост медленно, со скрипом сдвинулся, чтобы дать проход немецкой подводной лодке, идущей из Дарданелл. Она плыла на поверхности, ее перископ был выкрашен в ярко-голубой с белыми полосами цвет, который лучше всего маскирует в южных морях, но внезапно на солнце набежало облако, и она стояла, ясно выделяясь на посеревшей воде.

– Потребуется не меньше часа, чтобы опять свести мост, – сказал Дауд-бей и потащил меня в узкий проход между каменными зданиями, где маленькие столики и табуретки приютились в тени высокой стены, и старый турок в шлепающих туфлях и потрепанной феске подавал мороженое. Там, на площади – шум и крики, знойное солнце, заливающее мостовую, здесь – прохлада и мирный покой.

– Дауд-Паша! – произнес смеющийся голос. Это была стройная девушка в выцветшем зеленом феридже, с загорелыми, босыми ногами, закутанная в шаль, которую она заколола под самым подбородком, как делают самые бедные девушки, не могущие позволить себе роскошь вуаля.