Том Рейсс - Подлинная история графа Монте-Кристо. Жизнь и приключения генерала Тома-Александра Дюма

Казалось, сама природа вновь взялась разжигать революцию. Северная Франция осталась без зерна. Хлебные бунты прокатились от Нормандии до Пикардии и угрожали самому Парижу. Ходили слухи, что королевское правительство и аристократы сговорились уморить патриотов голодом, а затем бросить против них иностранные войска.

Подстегиваемые подобными разговорами, толпы людей в Пале-Рояль бросились вооружаться, и внезапно весь Париж пришел в движение. Ночью 12 июля и весь последующий день горожане вламывались в магазины и дома, забирая любое ружье, клинок, пику, кинжал или кухонный нож. Они также обыскивали пекарни в отчаянных поисках хотя бы щепотки муки. Толпа завладела тридцатью тысячами мушкетов Шарлевиля [422]из арсеналов Дома инвалидов, но правительство благоразумно перевезло пули и порох в Бастилию – крепость-тюрьму в самом сердце Парижа. К 1789 году здесь содержалась лишь горстка узников (самого знаменитого из них – маркиза де Сада – только что перевели в другое место). Здание обнесли лесами и готовили к сносу. Впрочем, для большинства людей оно оставалось ненавистным символом угнетения. Во вторник, 14 июля, толпа пошла на штурм Бастилии и, сперва договорившись с комендантом тюрьмы о добровольной капитуляции, затем забила его насмерть кинжалами, а вдобавок еще и расстреляла труп и торжественно пронесла насаженную на пику голову чиновника через весь город.

Этот день станет французской версией американского Четвертого июля, хотя День взятия Бастилии напоминает о гораздо более кровавом и спорном событии, нежели подписание Декларации о независимости Соединенных Штатов.

Фундаментальный, таинственный и непонятный процесс, который сделал возможным штурм Бастилии и, по правде говоря, Революцию в целом, – это стремительный рост революционных настроений во французской армии. Тремя месяцами ранее, во время первого бунта, французская гвардия подчинилась приказам и стреляла в мятежников. Однако 14 июля, вместо того чтобы сделать свою работу и защитить Бастилию, французская гвардия присоединилась к бунтовщикам и вскоре провозгласила себя Национальной гвардией. Военный министр доложил королю, что более не может гарантировать лояльность любого французского солдата или младшего офицера. Лишившись армии, королевская власть рухнула.

В Отель-де-Виль (здании городской ратуши) загнанный в угол король 17 июля встретился с новым муниципальным правительством [423]Парижа и официально утвердил назначение генерала Лафайета на должность командующего новой парижской Национальной гвардией. Король признал Революцию, позволив Лафайету приколоть кокарду (яркое округлое украшение из ткани, по которому революционеры распознавали друг друга) на королевский головной убор. Собравшиеся патриоты в ответ прокричали «Vive le roi!» («Да здравствует король!») [424].

Пока Париж бунтовал, Алекс Дюма вместе со своим подразделением оставался в гарнизоне, ожидая приказов. Он провел последний год Старого порядка в составе Шестого драгунского полка в провинциальном городке Лаон [425], расположенном в ста пятидесяти километрах к северо-востоку от Парижа. Здесь открывался широкий вид на равнины Пикардии в сторону границы Франции с Австрийскими Нидерландами. Это был один из беднейших регионов страны и настоящий очаг патриотической лихорадки. Пикардия отправила сражаться за независимость США больше солдат и младших офицеров, чем любой другой район Франции.

Тем не менее летом 1789 года трудно было найти более тихое место – менее чем в ста пятидесяти километрах от Парижа, но нереальным образом перенесенное на столетия назад от происходящих в столице событий. Оседлав холм посреди равнины, Лаон позволял почти с любой точки города увидеть окрестности на многие километры вокруг. В то время как Париж пережил целое столетие реконструкции и в результате лишился средневековых стен, на смену которым пришли бульвары и общественные места (на тот момент заполненные толпами революционеров), Лаон по-прежнему окружала одна большая крепостная стена с воротами, через которые всадники могли выехать на защиту соседних поселков и городов. Со времен Римской империи Лаон прикрывал Северную Галлию от вандалов, аланов, гуннов, бургундов и франков, пока франки не прорвались на эту территорию и не стали ее новыми владельцами. После этого – на протяжении еще тысячи лет – город защищал Францию. Прогуливаясь сегодня вокруг этого великолепно расположенного и укрепленного города, нетрудно представить себе сцену из «Властелина колец». Каменный город на холме – место чарующей и даже печальной красоты.

15 августа Шестой драгунский полк наконец получил приказ. Ему надлежало отправиться в городок Вилле-Котре и охранять замок Орлеанской династии (по-прежнему принцев крови, хотя и патриотов) от толп разбойников. Солдаты должны были также защитить горожан. Приказ поступил через региональный штаб в Суассоне, но на самом деле не был составлен версальским военным министерством или каким-либо офицером королевства. Его автором стал простой владелец отеля Клод Лабуре, только что избранный командиром Национальной гвардии [426]Вилле-Котре.

За недели после взятия Бастилии по сельским регионам Франции прокатилась волна насилия, известная под названием Великого страха [427]. Буйные толпы нападали на замки и сжигали документы о феодальных повинностях жителей в отношении местных дворян. Иногда они попутно сжигали и сами замки. Некоторые смутьяны заставляли лорда устраивать для них пир и наблюдать за тем, как его имущество гибнет в пламени.

Никто не дал исчерпывающего объяснения этим событиям, хотя позже многие связывали их со слухами о так называемом голодном пакте [428]между королевскими бюрократами и знатными спекулянтами. Его цель якобы состояла в том, чтобы припрятывать продукты и взвинчивать цены [429], пока дети крестьян умирали от голода. Десятки миллионов жили на грани нищеты, и даже в нормальные времена крестьянская семья тратила около половины всего дохода на хлеб. В неурожайные годы благодаря скачку цен на зерно эта цифра могла подниматься до 90 процентов. Составление петиций в рамках местных «жалобных книг» той весной породило у населения надежду на улучшение условий жизни [430]. Однако летом нехватка продуктов только усилилась, а спекуляции на товарах первой необходимости лишь обострили ее. И никакой помощи от рухнувшего правительства.

С другой стороны, представляется вполне вероятным, что разграбление замков, как и многие действия Французской революции, стало ширмой для приспособленцев [431]: значительное количество тех, кто сжигал феодальные документы, не принадлежало к числу обездоленных, скорее мы бы сегодня назвали этих людей представителями малого бизнеса. Они просто воспользовались общественными беспорядками, чтобы снизить собственное налоговое бремя. В последние годы Старого порядка умные адвокаты рекомендовали своим знатным клиентам тщательно изыскивать в старинных документах записи о всевозможных феодальных податях, которыми они могли обложить предприимчивых простолюдинов, использующих их земли. Простолюдины уже платили львиную долю национальных налогов, а теперь (из-за записей в старинных феодальных документах) стали еще и платить целую кучу других повинностей местным дворянам (которые, что еще больше разжигало ненависть, были освобождены от большинства национальных податей). Как ранее Война за независимость в США, Французская революция началась как налоговый бунт. Ходили даже слухи, будто король Людовик XVI лично санкционировал бум поджогов, потому что якобы считал налоги для своего народа непомерно высокими.