Сергей Трубецкой - Минувшее

Приведя эти примеры, я, разумеется, не хочу сказать, что мы не имели во многих делах вполне заслуженного успеха. Я хочу только сказать, что о с о б е н н о гордиться перед «военными бюрократами» нам не приходилось. Общественные организации обладали, бесспорно, большею гибкостью, чем громадная и оттого часто несколько неуклюжая военно-хозяйственная организация. Благодаря этому мы могли быть очень полезны, затыкая многие организационные дыры. Но уж если очень ценить особенно хозяйственную гибкость, то частный предприниматель конечно обладал ею в гораздо большей степени, чем всякие Земские и Городские Союзы. Однако наша общественность не говорила б необходимости заменить наше — тоже сравнительно неуклюжее — хозяйство одними частными предпринимателями!

Все полезно на своем месте и становится не полезным и даже часто вредным — не на своем. Наша общественность нередко забывала это положение. С большой зоркостью видела она сучок в глазу государственных организаций, а бревна в своем глазу не чувствовала.

Зимой 1916/17 гг. я был привлечен, опять-таки «по приказу Главнокомандующего», в особую комиссию по рабочему вопросу на фронте, состоявшую при штабе. Задачи этой комиссии и круг ее ведения остались для меня неясными. Комиссия была под председательством столь печально прославившегося в революцию генерала Бонч-Бруевича, которого я знал еще начальником штаба фронта. Теперь он состоял для поручений при Главнокомандующем (Рузском).

Работать в этой комиссии мне пришлось мало. Память сохранила мне одну пикантную подробность нашей работы.

На последнем до революции (Февральской) заседании ген. Бонч-Бруевич, в порыве антисемитских чувств, которыми он тогда щеголял, предложил комиссии высказать пожелание о... выселении поголовно всех (кроме военных) врачей-евреев из прифронтовой полосы и даже тылового района. Почему такое пожелание относилось к ведению комиссии по рабочему вопросу, мне и тогда и теперь неясно. Я — единственный — выступил против этого мероприятия и, после того как привел аргументы против такого предложения, заявил, что если это «пожелание» пройдет, я прошу отметить в журнале комиссии, что я остался при особом мнении. Решения комиссии шли на доклад Главнокомандующему.

Во время перерыва заседания ко мне подошел М. Д. Бонч-Бруевич и горячо убеждал меня не делать этого «филосемитского» выступления. Это меня взорвало.—«Я не филосемит,—ответил я генералу,—но простите за откровенность, ваш антисемитизм я считаю антигосударственным и не желаю нести моральную ответственность за его последствия...»

Через несколько дней произошла революция. Когда я следующий раз увидел генерала Бонч-Бруевича, красный бант украшал его грудь...

Я не отказал себе в маленьком удовольствии и спросил его, явно глядя на его красный бант, «успел ли он» сделать доклад Главнокомандующему по еврейскому вопросу, о котором мы говорили на последнем заседании комиссии?

Бонч-Бруевич смущенно махнул рукой и ответил что-то неопределенное. Нашей комиссии он больше ни разу не созывал.

Я, к сожалению, никогда не был военным. Однако с 1914-го по 1938-й, почти без перерыва, я все время был в тесном деловом общении с военными и 14 лет работал в прямом подчинении у военных. Моими непосредственными начальниками в течение долгих лет были видные генералы: Кутепов, Миллер и Драгомиров. Обо всех трех своих — очень разных — военных начальниках я вспоминаю с самым хорошим и благодарным чувством.

За время войны я не был непосредственно подчинен военным (хотя комитет ВЗС был подчинен Главному Начальнику снабжения), но работать с ними мне приходилось довольно много, у меня никогда не было столкновений с военными в этой работе, и я тоже сохраняю о ней самое хорошее воспоминание.

Русская военная среда была очень симпатична и имела большие достоинства. Не случайно, что именно офицерство спасло русскую честь во время революции.

Работа в атмосфере разумной дисциплины и некоторой подтянутости представляется мне более легкой, чем в атмосфере интеллигентской бесформенности. Мне приходилось работать и в той, и в другой атмосфере, и тут и там были разные трудности, но, в общем, мне лично не было тяжело нигде. Мне не раз приходилось наблюдать военных и интеллигентов, перенесенных в чуждую им среду. Типичный интеллигент очень трудно применяется к военной среде; военному примениться к интеллигентской среде, мне кажется, все же легче.

Ни в чисто интеллигентской, ни в чисто военной среде я не был совсем «своим», но военные меня все же как-то не считали совсем штатским. Помню как-то раз, наедине со мною, ген. Кутепов в Париже горько жаловался мне на «штатских». «С ними прямо невозможно иметь дело!» — говорил он. Я улыбнулся: «Как штатский, я не могу вполне с вами согласиться...» — «Ну, вас-то я считаю больше военным, чем штатским»,— ответил Кутепов. Тоже и великий князь Николай Николаевич (при том же Кутепове) как-то шутя сказал мне, что он в России «непременно произведет меня в генералы»...

Из военных мне приходилось общаться главным образом со штабными офицерами и высшими военными начальниками. Я лично знал Верховного Главнокомандующего, несколько Главнокомандующих и Командующих армиями, Начальников высоких штабов и многих генералов, занимавших те или иные командные должности. К этой среде у меня, повторяю, не только нет никакой антипатии, но, напротив,— симпатия. И все-таки, если мне, штатскому, позволительно судить о военных делах, я думаю, что за многочисленные поражения наших армий в последнюю войну главную ответственность несет именно ее высокий и высший командный состав.

Совсем плохим наш командный состав признать нельзя, и тому есть ряд доказательств. Например, по мнению весьма компетентных лиц, наша армия вышла на Мировую войну — тактически — весьма подготовленной. Так, ген. Головин, большой поклонник французской армии, считает, что в этом отношении наша армия вступила в войну 1914 года более подготовленной, чем французская.

Качества нашего солдата были и остались — прекрасные.

В противоположность распространенному за границей мнению — совершенно неправильному,— что наша армия будто бы не умела хорошо владеть сложной техникой современного оружия, надо сказать, что наша полевая артиллерия, например, по своей подготовке и стрельбе стояла выше, чем где бы то ни было. То же самое можно сказать и о минном деле во флоте, по которому мы занимали первое место.

Однако в смысле общей подготовки войны наши военные верхи оказались, к несчастью, не на высоте положения. При этом, когда мне пришлось позднее читать донесения наших военных агентов перед войной, я не раз был поражен их проницательностью: они совершенно точно предсказывали войну и даже указывали ее вероятные сроки. Тем менее извинительна наша общая военная неподготовленность. Наш бывший министр финансов гр. Коковцев в своих мемуарах с доказательствами в руках опровергает высказывавшееся мнение, что будто бы армии отказывали в кредитах. На самом деле даже не все отпущенные кредиты были использованы...