Сергей Трубецкой - Минувшее

С некоторыми крупными минусами в деле нашей государственной обороны военным властям, действительно, нельзя было полностью справиться. Например, приходилось считаться с очень тонким мало-мальски образованным слоем русского народа. Благодаря этому — либо число наших офицеров запаса было недостаточным, либо культурный уровень их был недостаточно высок: это очень ослабляло нашу армию при мобилизации. Но даже и в этой области были явные недочеты. Обучение наших запасных офицеров, например, могло быть поставлено лучше. На этот вопрос случайно обратил мое внимание за несколько лет до войны следующий случай. Один знакомый мне балтийский барон отбывал воинскую повинность в нащей армейской кавалерии и только что выдержал офицерский экзамен. Одновременно с ним его двоюродный брат отбывал воинскую повинность в германской кавалерии и держал там экзамен на унтер-офицера. И вот мой барон рассказывал мне, как они с двоюродным братом сравнивали требования нашего офицерского и германского унтер-офицерского экзаменов. Барон, надо отметить — отнюдь не германофил, признавался, что его родственниц — запасный унтер-офицер германской армии — по ряду предметов был лучше подготовлен, чем он — запасный офицер (корнет) русской армии...

Заинтересовавшись этим случаем, я начал расспрашивать знающих людей. Оказалось, что такие случаи не единичны.

При нашей бедности в кадрах — офицерских и унтер-офицерских — надо было быть особенно бережливыми с ними. Поступали же наоборот. Как безумно расточительно было наше командование в начале войны, когда зачастую запасные унтер-офицеры шли простыми рядовыми! Когда они были выбиты, разразился острый кризис кадров. Стоит ли этому удивляться!

В отношении совершенно недостаточной подготовленности в материальной части и всяческого снабжения армии и говорить нечего. С болью в сердце я читал позже самоуверенные заявления представителей наших высших военных властей (начиная с военного министра и начальника Генерального штаба) на созванных по Высочайшему повелению секретных заседаниях (помнится, в 1912 г.), посвященных выяснению вопроса нашей дипломатической и военной подготовки. Наши военные говорили на них о «полной готовности нашей армии»!

Насколько выше стояли в этом отношении наши моряки с их осторожными, а не легкомысленными «урапатриотическими» заявлениями!

Конечно, можно многое сказать в оправдание наших высших военных властей, и я потом слышал много интересного, в частности от одного из умнейших генералов А. С. Лукомского, бывшего помощника военного министра. Но все-таки степень легкомыслия и беспечности здесь была уже слишком велика!

А подписанная до войны нашими военными верхами последняя франко-русская военная конвенция! Не надо быть даже специалистом-военным, чтобы видеть, что она была совершенно недопустима с точки зрения не только наших интересов, но даже наших возможностей. Я говорю здесь, конечно, не о франко-русском союзе, а именно о нашей последней военной конвенции. В сущности, даже Франции, загипнотизированной грозившей ей германской опасностью, было невыгодно брать с нас такие военные векселя, грозившие нам военным крахом. Но легкомысленно (чтобы не сказать—преступно!) выдав эти векселя, мы широко и честно, даже до срока — истинно по-барски! — платили по ним. Платили... потоками русской крови!

Некоторые французские генералы позднее частным образом признавались, что на месте русских они не исполнили бы таких убийственных для своей армии обязательств: «С русской патриотической точки зрения это было невозможно, почти преступно. С точки зрения союзной — это было возвышенно»,— сказал — уже по окончании войны — один французский генерал нашему... [1]

Так была подготовлена война!

А как она велась?..

Тут, как не специалист, я должен быть особенно осторожным в суждениях, но факты остаются фактами.

Как самое общее правило (об исключениях я не говорю), наша рота била немецкую роту, полк бил полк, с дивизией дело обстояло уже хуже, а дальше, чем выше войсковая единица, тем у нас было больше шансов поражения.

Из таких фактов, мне кажется, можно вывести заключение, что наше высшее командование по качеству уступало противнику. Почему это так — судить окончательно не берусь, хотя мне приходилось и думать над этим вопросом и говорить о нем с нашими крупными военачальниками. Пусть в этом разбираются специалисты, но именно разбираются, а не отмахиваются от этого вопроса. Неблагополучие тут налицо.

Один наш штабной генерал, бывший начальник штаба армии (Н. Н. Стогов), споривший со мною в 20-х годах в Париже и доказывавший, что наше офицерство по подготовке стояло, по его мнению, «выше германского^, а наши штабы «приблизительно одинаково», высказал мне как-то суждение, которое я хорошо запомнил. Рассказывая об одной крупной операции на нашем фронте, Н. Н. сказал мне: «Войска навезли массу. Знаете ли, когда уж очень много войска, начинаешь бояться: не провернешь»...

Вот это «не провернешь»—характерно и грустно! У нас на высоких постах было слишком мало генералов, действительно подготовленных к ведению крупных операций с большими войсковыми массами. Почему? — Это вопрос иной, на который специалисты обязаны нам ответить.

Поражала пестрота нашего командного состава. Я сравнивал ее с нашими московскими улицами за последнее время, где бок о бок стояли милые старинные особнячки с мезонинами, безвкусные дома так называемого «стиль модерн» (уже устаревшего!) и огромные «небоскребы». Так и среди нашего генералитета было очень мало однотипности. То встречаешь действительно современного военачальника, то — часто очень милых, но совершенно устарелых генералов, годных скорее для помещения в какой-нибудь «ретроспективный музей», чем на командный пост. Один такой милейший старик — начальник дивизии — публично высказал мысль, что противогазовые маски «надевают только трусы» и что его, «старого георгиевского кавалера, никакой газ не возьмет». Профессор Лавров, работавший но противогазовой обороне, лично присутствовал при том, как этот генерал, несмотря на все уговоры, без маски вошел в испытательную газовую камеру, откуда был скоро вытащен без сознания... Он сам мне об этом рассказывал.

В турецкую кампанию 1877 года такой генерал, быть может, еще годился, но дальше!.. А человек он был прекрасный: «слуга Царю, отец солдатам». Знал я и другого генерал-лейтенанта, Ушакова, анекдотически известного на всем Северном фронте. Это был уже прямо гоголевский тип... Конечно, такие крайности были исключением, но, к сожалению, и они занимали значительные командные должности в нашей армии; генералов же «устарелого» и даже «совершенно устарелого» образца было совсем не мало... Порою хороших генералов «додерживали» на месте до того, что они становились более чем негодны,— про- сто опасны для армии. Я помню свое впечатление от генерала Плеве, который долго командовал армией (5-й), а потом некоторое время исполняя обязанности главнокомандующего Северным фронтом. Я слышал о Плеве как о хорошем, очень волевом генерале и помнил его еще по Москве, где он был Командующим войсками округа. И вот я его увидел Главнокомандующим... Навстречу мне вышел человек, из которого, как говорится, «песочек сыпался», он ничего толком не понимая в самом простом деле и говорил вещи, которые я предпочитаю назвать наивностями, чтобы не употребить более резкого слова... Слава Богу, его скоро убрали на покой, но уж можно сказать — «додержали» и «передержали»! Когда, много лет спустя, я рассказывал ген. Миллеру (долго бывшему начальником штаба при Плеве) об этом моем приеме у Плеве, он сказал, что уже и раньше, при командовании армией, с ним случались такие моменты впадения в детство. Следовательно, его назначили исполнять обязанности Главнокомандующего (временно заменять Рузского), когда он уже был в таком состоянии! Его боялись «огорчить», убрав с поста, но такое чувствительное отношение к нему больно отзывалось на армии.