Николай Оцуп - Океан времени

Смерть ли до того была желанна,
Что узнать настала мне пора,
Что такое сердце. Окаянна
Для тебя душа, еще вчера
Низменная, твоего поэта,
Но ее ты любишь новый звук.
Беатриче льстивого привета
Не произнесла, и слез и мук
Данте стоила в преддверье рая
Отповедь ее. Меня такая

Ты остановила на земле.
Без лирического поцелуя
Ты со мной, потерянным во зле,
Так заговорила, негодуя.
И давно знакомые слова
Солнце слушало и все другие
Звезды, и на миг едва-едва,
Как понявшему на литургии
Смысл ее, — мне приоткрылось то,
Что забыл я и бездонно что…

2

Для меня и сельская эклога,
И моление о небесах,
И о бесконечности тревога,
И страдание в земных глазах —
Слиты воедино в чем-то вроде
Ощущения души живой
В новой удивительной природе,
Как и все открытой мне тобой…
С веком техники, борьбы, науки
Я уже и в мире, и в разлуке.

Мы о Том, Кто родился в хлеву,
Так примерно: сверху или снизу
К совершеннейшему существу
Все приводит. Только по капризу
Сотрясающих природу сил
Как же в ней могло возникнуть Слово?
Или в Нем себя освободил
Мир от притяжения земного
Страшными усилиями сам?
Здесь ли Он задуман или там?..

Он у нас и светлый, и лазурный,
И дающий все, что ни спроси, —
Словом, чуточку литературный
И торжественный: на небеси!
Но живущий не единым хлебом
Человек не так уже нечист,
И бледнеет перед звездным небом
Временами и позитивист,
И на дне трагедии любовной
Первый опыт веры не церковной.

«Я хотел бы веровать, как ты,
Без патетики религиозной.
От Него ли столько чистоты
У тебя и ласковой, и грозной?»
«Замолчи! Нельзя: сопоставлять
Имя с именами!» — «Мне понятен
Он, когда я смею обожать
Здесь тебя: уж слишком необъятен.
Больше, чем обряды и посты,
С Ним судьбу мою сближаешь ты.

Научи, какая же дорога
Для меня кратчайшая к Нему?
Молишься ли ты?» — «Я верю в Бога,
Но молиться либо ни к чему —
Он и сам тебя услышит, — либо
Хватит от души произнести
Два-три слова, например: «Спасибо»
Или же: „Спаси меня, прости!"»
«Как все просто у тебя. А мы-то:
Все разъедено, все ядовито.

Мы — какой-то в кляксах черновик
Будущей свободы планомерной,
Двух эпох еще не прочный стык…
Я не маловерный, двоеверный.
А, как ты, хотел бы цельным быть».
«Слушай совесть. Пытка в дни такие
Только по ее законам жить,
Но добра, как чуда в хирургии,
Грех не добиваться, и оно
Мучить для спасения вольно».

«Что же за меня в тебе болело,
Что, со мною нежностью делясь,
Словно лихорадочно за дело
Надо было взяться, ты взялась?
Я уже не молод, жизни новой
Мне, как ни хотел бы, не начать».
«Ни к чему, и к смерти, не готовый,
Ты бы должен прошлое понять.
Бывшего ничто не уничтожит,
И на нем душа учиться может».

Как печально ты произнесла:
«Бывшего» и грустно как смотрела.
Помню, у какого-то стола
Ты в каком-то городе сидела.
И, как в римском воздухе весной,
Дивное просвечивало что-то
За твоей поникшей головой
С чуть заметной солнца позолотой —
Больше, чем простая доброта
Или милосердие? Pieta.

Как такое жжет и помогает,
Жизнь прожить — не поле перейти,
Жаловался, что в строю шагает,
А придется по миру идти.
Ранили, унизили, сослали,
Жизнь прожить — не поле перейти,
Долго слезы у меня бежали,
И скитальца видел я пути,
И свое оплакал, и чужое,
И раскрылось что-то основное.

Ядом поколенья моего
(Древним, как земля, но обновленным),
Не любя иронии его,
Дышишь ты с каким-то как бы стоном.
Слыша: будь, что будет, все равно;
Видя: ни законов, ни запрета,
Знаешь, как талантливо-умно
У людей новейшего завета
Утешенье: ничего, сойдет
(А не сходит, совесть восстает).

То, чему и не поможешь, — где там,
От чего подальше, и скорей…
То, что приближается к рассветам
По холодной трезвости своей.
То, что полугибель, полувера:
Жить не стоит, и нельзя не жить…
То, что не причуда — атмосфера,
Где тончайшими умеют быть
Получувства… То, что миром третьим
Я назвал бы (между тем и этим),

Где одна лишь заповедь: ничем
До конца не стоит восхищаться —
Не всегда, не очень, не совсем;
Где не преступления боятся,
А смешного, — вот с какой пришлось
Мудростью тебе во мне столкнуться,
Ты меня увидела насквозь,
Я тебя заставил содрогнуться:
Поняла и сердцем, и умом,
Чем я буду на пути твоем!

От карандаша и папироски
Ярко-алый станет, не живя,
Рот, давно ли лакомый до соски,
Входом для могильного червя;
Видно, от больниц и санаторий
И конвертов с траурной каймой
Не доносится «memento mori»
До ушей красавицы глухой.
От нее, как от дурного глаза,
Зла распространяется зараза.

Есть у женщин, даже с площадей,
Для побед холодных и умильных —
Пробуй, но потом не пожалей! —
Запах вкрадчивый духов могильных.
И, его вдыхая на балах,
Сколько обольщается влюбленных,
Он под утро в томных простынях
Юношей терзает воспаленных.
От него — истома и озноб,
От него — мечты о пуле в лоб.

Он во все волнующее вкраплен
И приятен, как душистый мед,
Потому что, если гроб поваплен,
Дух медовый от него идет.
Веющий от свадебного трена
Тысячи и тысячи невест,
Запах, ненавистный, как измена,
Сладостен для пораженных мест
В сердце подготовленном мужчины.
Безнадежный запах мертвечины!

И внезапно что-то, как в горах, —
Сразу и не знаешь, что такое, —
Что-то, без чего бы мир зачах,
Освежит сознание больное.
Чайльд-Гарольда горестный урок,
Баратынского разуверенье,
Мгла, в которой задохнулся Блок, —
Это сожаленье и моленье
Не о том, чего на свете нет,
Но о том, что обещало свет.

3

Тяжело с душою и талантом
Жить на свете — с детства тяжело.
Есть у девочки с огромным бантом
Все, о чем другие: повезло!..
Что же личико ее серьезно,
Так серьезно, от каких забот?
Сердце человеческое поздно
Жребий свой обычно узнает,
А ее уже как будто ранит
Что-то, что ее судьбою станет.

То, чего не стоит объяснять,
Что ему, и взрослому, спросонок
Иногда мерещится опять,
Чувствует болезненно ребенок.
Вслушиваться надо в детский плач,
В голос одиночества: впервые.
На веранде хлопотливых дач
Есть ли звуки более живые?
В них предчувствие: не обойтись
Без того, чем пращуры спаслись!

Сколько в синем воздухе снежинок,
И голландским шагом по кривой,
Без стремительности, без заминок,
Как ты по льду в шубке меховой
Плавно движешься на длинных ножках,
Белая снегурочка в снегу.
Ты — в высоких до колен сапожках,
И в твоей улыбке на бегу —
У отмеченных такие лица —
Что-то, с чем нельзя же примириться.