Николай Оцуп - Океан времени

Сердце учится любить людей,
Постигая: жизнь, какая малость!
Тем оно доступней и добрей,
Чем от ближних Чаще отрывалось…
Счастлив только тот, кому дано
Умереть, но чтобы… возвратиться…
Слишком ясно, пусто и черно
Там… Зияет небо Аустерлица…
Князь Андрей… Наташа бы могла
Выручить… не любит, не спасла…

Дым отечества… необходима
И разлука. Или же твои
Избы и усадьбы не из Рима
Гоголь видел ярче?.. Колеи
В океане грязи непролазной,
Плутовство, заносчивость и дурь,
Становой, акцизный и приказный,
А сейчас же за окном лазурь,
Станцы и капелла Ватикана,
Слава херувима и титана:

Микеланджело и Рафаэль…
Но, усталый от великих планов,
Грустно возвращается в отель
Слишком русский Александр Иванов…
Мюнхен Тютчева и наш Париж…
Не сильнее ли на расстоянье
Ты с детьми своими говоришь,
Грозное и бедное сиянье?..
Или здесь, на стороне чужой,
Твой изгнанник не навеки твой?

Величайшая земная тяга,
Голос родины уже одной
Для татарина и для варяга
И для всех, кто выношен тобой…
И недаром все-таки Микула
Селянинович богатыря
Пересилил… Ты не обманула,
Деревенская еще заря:
Хорошо, что где-то и Рассея
Возле незабвенного лицея.

Анненский — второй наперсник той
Музы, царскосельской, а питомник:
Автор «Гондлы», ранящей порой
Чем-то лермонтовским, наш паломник
«Дальних странствий», мастер, чей жираф
Испугал и восхитил торговцев
Книгами, и Комаровский — граф,
Эллин, или Митенька Коковцев,
Мистик, или гениальная
Анна Горенко… ну и семья!

На парижском гноище чердачном
Из ключа студеного я пью,
Пью в ее источнике прозрачном
Очищаемую жизнь мою.
Родственница Анненского, Хмара,
Вам спасибо за любовь к моей
Детской музе. Для чужого дара —
Были вы нужнейшим из друзей…
Вы, сумевшая в его Софии
Неизвестного еще России

Мага Иннокентия понять
(С глубиной и чуткостью афинской),
Валина и Олечкина мать —
Нежностью не только материнской,
Нежностью тех самых вольных муз,
Чей закон «неразделим и вечен»,
Вы скрепили и со мной союз,
Счастием которого отмечен,
Если на такое он набрел,
Пушкину любезный царскосел.

Хмара, лето… Каменец… Усадьбы
Под Смоленском ветхость и уют…
Голос чуть надтреснутый… Сказать бы,
Друг ушедший, вам, что я тут,
Без России, ей вернее сына.
Мне отечество, как он сказал, —
Царское Село… А где — чужбина?
Неужели там, где я узнал,
Что не лгут и вымыслы о феях?
Мне бы познакомить вас обеих.

Как бы вы обрадовались ей,
Как бы восхитились бескорыстно.
Знаю, что для многих матерей
Лучшее в невестке ненавистно.
У духовной матери не то:
Ты была бы для Хмара-Барщевской,
Хочется мне думать, как никто,
Другом и, через меня, невесткой.
Есть же и такое в тесноте:
Встречи на огромной высоте.

Жаворонка, розы драгоценной
Прелесть быстротечная. Хвала!
Но и слово правды немгновенной…
Что бы ни случилось, ты была!
Не ища признания и славы,
Но хотел бы сохранить для всех
Образ восхитительный и правый,
Очень нежный, очень строгий, смех
Легкомысленности леденящий,
Гордый, одинокий, настоящий!

23

Ты и все другие, ты и век
И природа, ты и остальное.
Воскресает мертвый человек:
Сердце исцеляется больное.
Но, увы, недаром алтари,
И вино, и жертвы, из темницы
Призывающие: «Отопри!»
Не страшней, чем тихий, бледнолицый,
С колыбели занятый собой
Злобы проводник (а сам не злой).

Гений, расточаемый на ласки
Полутрупов (коллекционер),
Не одной трагической развязки
Это — подготовка… Кавалер
Наваждений, мученик попыток,
Слезы проливает не один,
Для кого любовь — не пережиток…
Ну а если бедный паладин
(Разуверясь и растратив силы)
Встретит наконец ее — на милый

И доверчивый ответит взгляд
Затаенной злобой по привычке,
В наслаждение внесет разлад
Кой-каких усмешек. В перекличке
С образами прошлого чуть-чуть
Развенчает и ее невольно
И посмеет даже упрекнуть
За несходство с теми, — как ни больно,
Роль мою со стороны поняв,
Смел же я упорствовать, что прав.

Но твое-то сердце не сдавалось,
Ты не уступила, над моим
Сном бесчувствия склонилась жалость.
Я влюбился… Блуд неизлечим
С помощью обетов и запретов,
Как плотину, все это прорвет.
Не спасет и университетов
Умная схоластика. Спасет
Человек, его душа живая…
Начиналась жизнь моя вторая…

«Но подумай о себе самой,
Не иссохнуть бы от сожалений:
Даже и с крылами за спиной,
Ты слабее ласточки осенней.
Час за часом составляют год
И с настойчивостью беспредметной
Обращают в пепел или лед
Все утраченное незаметно
И в какое-то житье-бытье
Праздничное шествие твое».

«Сердце не от жизни отказалось —
От игры в нее. Возврата нет!..
Не упрек, не жертва, не усталость!
Не побег от суеты суёт.
В нашем долгом, трудном диалоге
Я — ведущий голос, ты — вопрос.
Ты остановился на пороге,
Не домучился, не перенес,
Недочувствовал всего, что надо.
Но и ты уже моя награда.

Что оплакивать? О чем жалеть?
Что судьбе я громкой изменила?..
Стоило ли? Сам себе ответь.
Не моя во мне, быть может, сила,
И, куда ее ни приложить,
Что-нибудь изменится. Искусство?
Да, но если мертвый хочет жить,
Если в мертвом пробуждаешь чувство,
Можно ли не бросить для него
Даже это… Трудно? Ничего.

Я тебя люблю как наказанье
За ошибки — ведь и я грешна,—
Как ума и рук моих созданье.
Знаю, что на свете я одна
Вывести могу тебя на волю.
Сердце чтобы ожило, страдай!
Я тебя, конечно, не неволю —
Хочешь подвига, себя сломай!
Я с тобою, женщина, подруга,
Цель и совесть. Ты — моя заслуга».

Биографию питает жуть
Государственных или семейных
Уз и невозможность отдохнуть
От насилия весьма идейных
Войн и собственных своих страстей,
Рай и слезы о непоправимом
И мелькание сочтенных дней
После встречи с неисповедимым:
С ликом Истины… И мертвеца
Или с тайной чудного лица.

Солнышко, в тумане ты продрогло
Здесь любви не любят. Вот беда
И не удается Костанжогло
Гоголю, а рожи — хоть куда!
И висит, как мрак «угрюмой нощи»
Дьявола над всеми нами тень,
Словно у добра такой же мощи
Нет. Оно ведь умное, как день,
И в обыденном, обыкновенном,
Тем нужней обманутым и пленным…

В церковь государство обратить
Средние века (а если выйдет?)
Пробуют: кто хочет в небе жить,
Тот пускай и мухи не обидит.
Только вот и убивать, и красть
Предпочли и люди, и народы,
И хоть сказано: от Бога власть,
И нужны границы для свободы» —
Не случайно, кто душою чист —
Хоть настолечко, но анархист.