Николай Оцуп - Океан времени

Глубже и отчаянней: грустна
И уже (по-новому) трагична,
Потому что умереть должна
Та, которая от всех отлична…
Что произошло? Чуть-чуть знобит…
Разве мы не те же, как бывало?
Чувственное разве не дарит
Ощущений, о которых мало
Петь… И вот пора иных забот,
Но о ней спою, когда придет…

Нашей биографии развитье
Узко вьется посреди больших
Землю сотрясающих событий.
Мы, конечно, устаем от них,
Но, себя и, внешнее усвоив,
Видим, что парадоксальный мир
Вырастал на прочности устоев
И подрыве их: война есть мир,
И сердца, больные друг за друга,
Не романсы радуют, а фуга…

Хорошо природу так понять,
Чтобы долю малую закона
Тайного раскрыть и благодать
Чтоб расширилась (чуть-чуть озона,
Проблеск)… Открывателям хвала
И земель, дотоле неизвестных,
И загадок меры и числа
И высокой формы… Но из лестных,
Самых лестных подвигов: уйти
К погибающему и спасти…

Вечная любовь — не молодая
И не старая. Эдема сад,
Надо мной цвети, не увядая!..
А пока терплю и нервно рад
Дружбе, как природа, грубоватой
Кое с кем за проволокой: жив
И благословенной, и проклятой
Я доверчивостью, чей мотив
Тот же все, наверно, уж до гроба
Мучить будет, как чужая злоба.

Я живу с другими сообща
В лагере, воистину бок о бок,
Как в семье. Нашел я, не ища,
То, что было нужно. У коробок,
Полных разными людьми: у школ
И больницы или у казармы
Есть какой-то даже ореол
Тесноты, в которой благодарный
Тем яснее видит жизни ширь.
Школа Достоевского — Сибирь…

Выдержу ли? Маловерный инок
Так ли мается на склоне лет?
Не такой ли точно поединок
С ближним и с собой ведет аскет?
На свободе времени-то мало
Для спасения, и вот — тюрьма,
Где и одиночество пропало,
Где характера или ума
Вариации необычайны,
И касаешься не новой тайны…

Снисходительные остряки,
Братья поднадзорные, спасибо:
Ваши ссоры, наши тюфяки,
Холод и карабиньеры — либо
Ада декорации (весьма
Бледные, конечно), либо это
Правда жизни и она сама.
Ода вольности… Немало пето.
Их… Но, только в мрачный загнан дом,
Будешь знать, рожден ли ты рабом.

Ты присутствуешь, ты — огневая.
Вот уже пятнадцать лет моя
Ткань, себя как бы перерождая,
Высветляется тобой… Тая
От непосвященных это дело,
Мало им понятный, одинок
Я, но ты со мной… Слабеет тело,
Скоро и для нас наступит срок
Старости, болезней и кончины…
Только жаловаться нет причины.

Наконец и я страдаю. Нет
Сердца, нет и мук. С тобой разлука,
Свет (не фамильярное: мой свет),
Тяжела и очень: где порука,
Что тебя увижу? Грозен рок,
Нас разъединяющий. Несчастья
Всех несчастных, запад и восток
Населяющих, — ничтожной частью
Целого — судьбой моей, твоей,
Как волна, играют. Сколько дней

Мы уже не виделись. Три года
Скоро. И не то, что я бодрюсь,
Но и в самом деле несвобода
Не пугает внешняя. Боюсь
Даже лучшей радости: свиданья…
Не изменимся ли так душой,
Что смешными станут упованья
Самые священные: крутой
У судьбы закон, и кто же знает,
Что она ему предназначает?

Встретимся ли? И кого, из нас
Пощадит? О, если бы обоих!
Но печален каждый новый час,
И, не успевая о героях
Пожалеть, о многих, кто собой
Жертвует за новую идею,
Что ей церемониться со мной,
Если сам я за себя краснею.
Чем же, чем тебя я заслужил?
Неужели тем, что дурно жил?

Бедам, унижениям, утратам
Счет потерян, и даров не счесть,
Найденных на гноище проклятом.
Мы разбогатели. Наша честь,
Столько раз поруганная, все же
Спасена. А как пытали нас
В тюрьмах, лагерях, на фронте. Ложе
Иова — Прокруста с гневом тряс
Век, и мы все глубже понимали,
Сколько счастия на дне печали.

Дед мой в Севастополе долг свой
Знал и мог помериться с другими.
Может быть, артиллерист Толстой
Между лающими рядовыми:
«Никак нет! Так точно!» — и за ним
Наблюдал, густые сдвинув брови
(Офицер), всем гением своим
Понимая, что боится крови,
Но горит усердием служак —
Честный и застенчивый добряк.

Я ни для корысти, ни для битвы
Тоже не рожден, как ни бодрюсь…
Но от звуков сладких до молитвы
Неужели я не дотянусь?
При тебе оно бы и не трудно —
Если вера и самообман
Для меня подчас, то с правдой чудной:
Чувство переходит в высший план,
И венчают неба откровенья
Здешнюю работу очищенья.

Я в долгу за страшный твой урок
Зоркости. И мне стихи дороже
Были бы, когда настал бы срок
Слово повторить твое (не все же
Истине безмолвствовать). Своим
Будет ли оно для дальних? Что-то
Из того, о чем мы говорим
Столько лет сердцами, до кого-то
Из людей, готовых жить светло,
Если бы когда-нибудь дошло!..

9

И на Соловках, и на Гвиане,
Может быть, из вас ни одному
И не снится, братья-каторжане,
Как похожа воля на тюрьму.
И, сквозь мрак бессмысленный и жуткий
Мертвого покоя своего,
Слышите ли, сестры-проститутки,
Или вам уже не до того,
Как о вас и вашей муке грешной
Чистота сгорает безутешно.

В сердце человека, вечный ад,
Я схожу, не двигаясь и плача.
Не озер кипящих серный чад
Предо мной, а трудная задача
На печальном опыте своем
В вещий час предутренней дремоты
Узнавать, каким оно путем
Нас ведет. Какие извороты
Грозные (как Дантовы круги)!
Что в начале? Ничего. Ни зги.

И затем, как это у кого-то
Из мыслителей, не помню кто
Выразился: перейти во что-то
Силится предмирное Ничто.
Это вроде сна и пробужденья,
К жизни от нежизни переход
(До тоски в утробе и рожденья)…
Над ещё сплошной пучиной вод
Первое усилие полета…
Утренняя вещая дремота.

В сердце человека, вечный ад,
Я схожу неведомо откуда…
Первое несчастие: разлад
Между несомненнейшего чуда
Ощущениями (вот рожден,
И дышу) и немощью проклятой…
Первого младенца первый стон,
Новая из глуби, мглой объятой,
Вся еще на привязи пупа,
Жизнь выходит, горестно слепа.

Вот оно начало: первородный
Всех родителей за нами грех —
Крик младенца и слова отходной
Потрясают душу мне, как смех
Сумасшедшего: на голос Бога
Дикие ответы — из нутра,
Глубже — из прапамяти, с порога
До существования, вчера
На земле ничем еще не бывший
В хаос, человечка обступивший,

Ничего не видя, закричал
О позоре, ужасе и боли.
Дух ли в наши измеренья пал,
Зная, что не вынесет неволи
(Новорожденный — уже старик)…
Зверя человеческого первый
Односложных ужасов язык —
Вот что до могилы помнят нервы
И с чего мы начинаем путь
В непонятную природы жуть.