В. Арамилев - В дыму войны. Записки вольноопределяющегося. 1914-1917

Богатые мужики от войны на заводах в городу спасаются, на оборону работают. Лошадей у богатеев не взяли, откупились взятками. Дохтура и фершала – все берут, кто вареным, кто жареным, кто сырым. Весь народ с ума сошел.

Солдаты слушали Глобу, опустив глаза, и трудно было сказать, о чем думают.

Ночевали в полуразрушенном местечке. Оно было когда-то богатым. Об этом свидетельствует и грандиозная церковь, и не один десяток солидных домов с большими фруктовыми садами. Но теперь в нем ничего нельзя купить. Оно несколько раз в течение войны попадало под обстрел, переходило из рук в руки. Разрушали и грабили обе армии.

Наше отделение разместилось у одинокого помещика, пана Згуро. Он – что-то среднее между чехом и поляком, но тяготеет к Польше. Его семья, состоящая из жены и двух дочерей, более года тому назад эвакуировалась в Россию.

Он остался в своем гнезде с кривым угрюмым работником и со старухой-кухаркой, чтобы охранять имущество и сад. И в его просторном разграбленном войсками доме царят тяжелая скука и пустота.

Офицеры не любят останавливаться на постой в домах, где нет молодых женщин.

Дом Згуро остался нам.

Хозяин угостил нас прошлогодней, уже проросшей картошкой и сушеными яблоками. Яблоки – единственное, что уцелело от грабежа. В буфете у него нет ни одной серебряной ложки.

Згуро, по его словам, вначале войны был ярым патриотом. Теперь он «разочаровался» в войне и озлоблен на всех людей вообще.

Двенадцать часов ночи. Прощаюсь с хозяином. Мир не хочется спать. В комнатах душно.

С разрешения хозяина отправляюсь погулять в его саду.

Полная луна заливает сад сверкающим синим сиянием.

Кроны пахучих яблонь качаются в ленивых зигзагах феерической дымки, поднимающейся от земли.

Местечко спит. Смолк солдатский гомон. Только в редких окнах еще мерцают запоздалые огоньки.

В соседнем помещичьем доме, где остановились офицеры первого батальона, не спят. Кто-то, должно быть, пьяный, однообразно тренькает на пианино. Разбитый инструмент под неопытной рукой музыканта издает неприятные харкающие звуки. Согласованный стрекот кузнечиков рядом с ним кажется божественной музыкой.

Я, опустившись на траву, вытягиваюсь, закрываю глаза и ощущаю во всем теле радостное успокоение.

В отдыхающем мозгу слабо маячат пережитые и воображаемые видения.

В соседнем саду послышались густые мужские голоса, заглушаемые волнующим смехом женщин.

Кто-то, отчаянно фальшивя, запел испанскую серенаду. Гитара аккомпанирует.

В одно из отверстий плетня пролезла парочка и, нежно воркуя, направилась в мою сторону.

Девушка, высокая и стройная, в белом платье с открытой головой. Фигура ее спутника кажется мне знакомой, но лицо остается в тени, и я не могу хорошенько разглядеть его.

Шагах в десяти от меня они остановились. Тела их изогнулись и слились в одно… Прозвучал приглушенно поцелуй.

– Сядем здесь, панна Зося, – просительно говорит мужчина.

– Хорошо, сядем, – отвечает просто девушка. – Только дайте честное слово, что не будете безобразничать.

– Даю, – радостно бормочет мужчина, увлекая девушку с собой на траву.

Хочу встать и уйти, но какое-то странно болезненное любопытство, нахлынувшее вдруг, приковывает к месту, и я остаюсь.

– Почему вы с сестрой не эвакуировались отсюда, панна Зося? – спрашивает мужчина.

– Зачем? – наивно и лукаво бросает она.

– Как зачем? Мало ли что может случиться? Сегодня здесь мы, завтра немцы.

– Немцы с женщинами не воюют, – тем же тоном отвечает девушка.

– Да, но вы сами понимаете, панна Зося, что такой хорошенькой женщине, как вы, не совсем безопасно… Вы знаете, немцы, они…

– Пустяки! – уверенно восклицает девушка. – Немцы были у нас три раза, наш дом был занят офицерами. Они держали себя настоящие рыцари. Они сделали много ценных подарков мне и сестре Зизи.

– За что? – в голосе мужчины нотки подозрения.

– Как за что? – удивляется девушка. – Вы же сами сто раз называли меня и хорошенькой, и пикантной. Разве хорошенькая женщина не имеет права на особенное внимание со стороны мужчины.

– Простите, но я хотел лишь сказать…

– Не прощаю! – сказала девушка и, засмеявшись чему-то, ударила кавалера ладонью руки.

– Какие у вас чудесные руки, панна Зося! Мне хочется их без конца целовать, целовать…

– Поцелуйте, пожалуйста.

– Я в вас влюблен, панна Зося.

– Ого, как быстро!

– Да, да, панна Зося.

– Но мы… с вами только сегодня впервые встретились.

– Ничего не значит. Жизнь так коротка, панна Зося. Нужно спешить. Нужно брать от жизни все, что она дает нам прекрасного.

– Ишь вы, какой философ, – мечтательно проговорила девушка и опять чему-то тихо засмеялась.

– Чему вы смеетесь, Зося?

– Так. Просто мне весело. Скажите, вы на каждом ночлеге так быстро влюбляетесь?

– Что вы, панна Зося? Помилуйте. Как вам не стыдно подозревать меня в подобном донжуанстве… Вот в наказание за это я вас поцелую…

Он притягивает ее к себе, звонко чмокая и сопя, целует долгим поцелуем.

Тьма накрывает их тела.

Разговор смолк.

Я поднимаюсь с земли и направляюсь к калитке.

Навстречу мне идет еще пара «влюбленных».

Они подозрительно оглядывают меня и, плотно прижавшись друг к другу, точно скованные цепями каторжника, проходят в глубь сада.

В темных прогалах деревьев уже пламенеют шафранно-красные блики утренней зари.

Чист и прозрачен молочный воздух, освободившийся от удушливого зноя и крепко пропитанный запахом цветущих яблонь.

В синем полотне неба встревоженно курлыкают журавли. Я иду спать.

В хату вбегает вестовой ротного и радостно кричит:

– Братцы! Война скоро закончится!

Все встрепенулись, как на пружинах.

– Кто сказал?

– Откуда знаешь?

Распуская сияние улыбки по своему лунообразному лицу, вестовой продолжает:

– Кыргызья пригнали сюда, окопы рыть будут, лес таскать; русского народу не хватат больше, некого брать в деревнях, все года забраты. Ясно, войне конец.

Разочарованно машем рукой и идем на улицу смотреть «кыргызье».

К нам действительно пригнали на окопные работы подданных из среднеазиатской России.

Солдаты обступили «восточных человеков» и оживленно разговаривают при помощи языка и мимики.

Важный толстый сарт, опустившись на коленки и подобрав полы длинного цветного халата, мочится. Солдаты, глядя на него, надрываются от хохота:

– Не умеешь по-русски, Абзей?

«Восточные человеки» степенно оглядывают солдат ленивыми грустными глазами.

Какой-то «прапорщик юный» из пятнадцатой роты поссорился из-за женщины с проезжим ротмистром Н-ского кавалерийского полка и вызвал его на дуэль.