В. Арамилев - В дыму войны. Записки вольноопределяющегося. 1914-1917

Коршуньем налетели на сорокаведерную бочку, стоящую на платформе. Вышибли дно. Давя друг друга, черпали в котелки липкую густую полузастывшую жидкость и бегом летели в теплушки.

Дело было после второго звонка.

Очухавшись в теплушке, пробовали патоку языком и в ярости выплевывали, матюгались… В котелках оказалась смола…

Котелки на каждой остановке мыть бегали, песком оттирали смолу…

Смена бригады. Стоим сорок минут. В вагон с помощью женщины влезает человекоподобное существо в засаленной солдатской фуфайке. Вместо ног – два обрубка. В руках короткие костыли.

Положил костыль на пол. Окинул вагон пристальным жалящим взглядом.

– Внимание, граждане, братишки, – вынул проворно из кармана две деревянных солдатских ложки.

Ударил ложкой о ложку, и дробно застрекотал веселый деревянный аккомпанемент.

Женщина, по-простонародному подперев щеку ладонью, выдохнула напев популярной песенки:

Расплылись в улыбках грубые солдатские лица. Сочувственно мотают артистам головой. Обступили из всех углов. Гул одобрения и восторга.

– А еще можешь?

– Могу!

– Качай дальше!

И опять дико застрекотали в привычных руках обтертые лысые ложки. Пели оба. Мужчина – хриплым грудным баритоном, женщина – мягким надтреснутым сопрано.

Лихим перебором оборвался мерный стук деревяшек. Смолкла песня. Просительно смотрят из-под красных облезлых бровей бесцветные глаза.

– Товарищи! Пожертвуйте контрибуцию в помощь жертве империалистической войны. Ноги в Карпатах оставил… Сами видите…

Женщина кладет на ладонь шапку и молча обходит всех.

В шапку щедро сыплются зеленые двадцатки [9].

Безногий «сын свободы», улыбаясь, тепло прощается с нами и благодарит.

На кой черт ему, безногому, свобода?! У человека отняли самое ценное, что он имел.

И вместо этого дали две ложки, право взять поводыря и распевать в вагонах на ряду с агитками революционных поэтов пошлые и глупые анекдоты.

Таких «сынов свободы», не способных к труду, теперь, вероятно, миллионов десять…

Как они будут жить? Где возьмет истощенная страна средства для их обеспечения?

Миллионы нищих калек!.. Да, войну пора кончать.

Какой угодно ценой, но мир!

Остановились в тридцати верстах от Могилева. Разведка сообщила, что нас уже «ждут».

Духонин приготовился встретить нас с «хлебом», с «перцем» и с «солью».

На перроне станции выставлены пулеметы и пушки дулами на Москву.

Наутро вылезли из вагонов. Развернулись рассыпным строем, цепями, бесшумно двинулись на спящий предутренним сном город.

Вторая разведка донесла:

– Артиллеристы, пулеметчики и казаки Духонина отказались стрелять в представителей Петроградского гарнизона. Бросили оружие и разбежались.

В городе безвластие.

Духонин покинут всеми и не имеет никакой реальной силы.

Погрузились в вагоны и с песнями влетели в Могилев.

Духонин, действительно, оказался генералом без армии.

Его подняли с постели и объявили арестованными и посадили в одну из наших теплушек. Могилев взяли без выстрела.

Н. В. Крыленко принял верховное командование.

В уютном белом домике на живописном берегу Днепра, с радиомачтой на крыше, где вчера еще во главе с Духониным заседали убеленные сединами важные генштабисты в орденах и густых эполетах, где, звеня шпорами, скользили по паркетам бравые адъютанты, где пахло дорогими французскими духами и английским табаком, сегодня крепко обосновались приземистые кривоногие «братишки» в темно-синих бушлатах, в широченных клешах и высокие дородные гвардейцы-солдаты с желтыми петлицами, в парадных белолакированных поясах.

Бонч-Бруевич, адъютант нового главкома, высокий человек (чуть ли не вдвое выше Н. В. Крыленко), в желтом нагольном мужицком полушубке налаживает связь с армией, восстанавливает порядок на фронте и в городе.

И радиомачта из белого домика на живописном берегу Днепра уже гонит волны-приказы:

«Всем.

Всем.

Всем.

Военные действия прекратить. Перемирие на всех фронтах…

Главковерх Н. Крыленко».

Патрулями рассыпались по городу. Оцепили все переулки. Патрулям приказ: «Произвести повальные обыски».

Офицеры и генералы бросали свои части на произвол судьбы, удирали, как крысы с тонущего корабля.

Многие брели с фронта пешком, спрятав в карман золотые погоны, переодевшись в рваную солдатскую шинель, робко озираясь на сторожевые пикеты по дорогам, обходя, точно воры, стороной станции, пересыльные пункты.

Были и такие, которых солдаты, слегка поколотив за прежние обиды и издевательства, просто выгнали с «миром» из полков, снабдили суточными, проходным свидетельством, пустили на все четыре стороны…

«Все пути ведут в Рим».

Все дороги с фронта ведут в ставку верховного главнокомандующего.

Вся эта золотопогонная масса «беженцев» хлынула под крыло Духонина в надежде найти у него прибежище и защиту, получить советы и указания. Ставка, как губка, впитывала в себя всех «униженных» и «оскорбленных» Октябрьской революцией, всех выбитых из обычной колеи военно-фронтовой жизни.

Но ставка сама была в агонии.

В день нашего приезда, когда воинские части, охранявшие ставку, «демобилизовали сами себя», Духонин отдал всем командирам без армии, которые его окружали, единственно возможный приказ:

– Спасайся, кто может…

Более расторопные кинулись врассыпную на Дон, на Кубань, в Оренбургские степи, подальше от центра, чтобы укрыться там от нависшей красной напасти, выждать время и поднять верное старому укладу жизни казачество.

Остальные, растерявшиеся вконец и изверившиеся во всем, не имевшие денег на выезд, остались в Могилеве.

Укутались по теплым уютным квартирам, схоронились, как страусы в песок головой, отсиживались, полагаясь на милость победителей-болыиевиков: «авось не съедят».

В каждом доме – офицеры, генералы, военные чиновники, их жены, любовницы, содержанки, денщики, ординарцы…

И куда делся прежний гонор и блеск?

Сжавшиеся в комочек, побледневшие, равнодушно глядят на матросов, которые с прибаутками переворачивают пуховики, подушки, перины, извлекают спрятанное оружие, патроны, ручные гранаты.

Некоторые обыски и разоружение воспринимают болезненно, как несмываемое оскорбление, как позор.

Сцена на главной улице.

Высокого, представительного генерала останавливает патруль.

– Ваши документы, генерал?

Надменное лицо с красивым римским носом становится еще надменнее. И полный подчеркнутого презрения жест.

– Извольте, господа солдаты.