Филипп-Поль де Сегюр - Поход в Россию. Записки адъютанта императора Наполеона I

Мезон и его отряд сразу как бы затерялись среди этой обезумевшей толпы, которая наседала на них и не давала даже возможности пользоваться оружием. Генералу не оставалось другого выхода, как приказать своим солдатам сплотиться и стоять на месте, дожидаясь, когда пройдет эта волна. Тогда неприятельская кавалерия настигла эту толпу и врезалась в нее: она могла пробраться сквозь нее, только прибегнув к оружию.

Наконец, когда рассеялась; толпа, перед русскими оказался Мезон со своими солдатами в боевом порядке. Но, убегая, эта толпа в своем бегстве увлекла несколько наших солдат. Мезон, стоя на открытом месте с 700–800 солдатами перед тысячами неприятелей, потерял всякую надежду на спасение: он уже старался только добраться до леса, чтобы там подороже продать свою жизнь, как вдруг он увидел внезапно появившихся 1800 поляков, совершенно свежий отряд, который встретил Ней и послал ему на помощь. Это подкрепление остановило врага и обеспечило отступление до Молодечно.

Четвертого декабря, около четырех часов вечера, Ней и Мезон увидели это местечко, откуда в это же утро выступил Наполеон. Чаплиц следовал за ним. У Нея осталось только 600 человек. Слабость этого арьергарда, наступление ночи и вид пристанища увеличили пыл русского генерала: его атака была упорна. Ней и Мезон хорошо сознавали, что они умрут от холода на большой дороге, если дадут оттеснить себя за эту стоянку, и потому предпочитали погибнуть, защищаясь.

Они остановились у входа в местечко и, так как лошади их артиллерии готовы были пасть, они уже не думали более о спасении пушек, но захотели в последний раз поразить из них неприятеля; поэтому они установили в батарею все, что у них осталось, и открыли страшный огонь. Атаковавшая колонна Чаплица была расстроена; она остановилась. Но этот генерал, пользуясь превосходством своих сил, отправил часть войска к другому входу; и первые его ряды уже вошли в пределы Молодечно, когда здесь вдруг здесь встретили другого врага.

Судьбе угодно было, чтобы Виктор, приблизительно с четырьмя тысячами человек, остатками 9-го корпуса, занимал еще это местечко. Ожесточение было ужасное: несколько раз то одни, то другие завладевали первыми домами. С обеих сторон менее сражались за славу, чем за то, чтобы сохранить или отнять у неприятеля убежище от убийственного холода. Русские отказались от этого только в одиннадцать часов вечера и полузамерзая, пошли искать другого пристанища в окрестных деревнях.

Ней и Мезон думали, что на следующий день, 5 декабря, Виктор заменит их в арьергарде; но они увидели, что этот маршал, следуя предписаниям, ушел и что они остались в Молодечно одни с 600 солдатами; все остальные бежали. Их солдат, которых до самого последнего момента не могли победить русские, победила суровость климата; оружие валилось у них из рук, и они сами падали в нескольких шагах от него!

Мезон, в котором огромная сила духа сочеталась в надлежащей пропорции с большой физической силой, ничуть не удивлялся: он продолжать отступать до Беницы, подбирая на каждом шагу постоянно бежавших у него людей, но еще несколькими штыками отмечая арьергард. Большего не нужно было, потому что русские, сами замерзавшие и принужденные с наступлением ночи рассыпаться по соседним жилищам, осмеливались выходить из них только днем. Только днем они снова начинали преследовать нас, но не атаковать, потому что холод не позволял остановиться и приготовляться к нападению или к защите.

Между тем Ней, удивленный уходом Виктора, догнал его и пробовал остановить; но последний, имевший приказ отступать, отказался остановиться. Тогда Ней попросил у него войска, предлагая заменить его в командовании; но Виктор не хотел ни уступить своих солдат, ни занять без приказания арьергард. Говорят, в этом споре Ней, разгорячившись, был несдержан в выражениях, но не поколебал хладнокровия Виктора. Наконец, пришел приказ от императора: Виктору было поручено прикрывать отступление, а Ней отозван в Сморгонь.

Наполеон явился туда с толпою умирающих, мучимых отчаянием, но не выказывая никакого волнения при виде страданий этих несчастных, которые, со своей стороны, не выказывали никакого ропота. Действительно, возмущение было невозможно: для этого надо было новое усилие, а все силы у солдат были израсходованы на борьбу с голодом, холодом и усталостью; к тому же надо было сойтись, согласиться, сговориться, а голод и страдания разделяли и изолировали каждого, сосредоточив все силы каждого отдельного человека на самом себе. Не желая истощать себя вызовами, даже жалобами, они шли молча, сохраняя все свои силы против враждебной природы; всякая другая мысль изгонялась походом, вечными страданиями. Физические нужды поглощали все душевные силы; таким образом, они жили машинально, своими чувствами, поддерживаясь еще воспоминаниями, вынесенными из лучших времен, впечатлениями, честью, любовью к славе, возбужденной двадцатью годами побед!

К тому же остался целым и почитаем авторитет начальников, потому что он всегда был отеческим и потому что опасности, победы, несчастия всегда были общими. Это было несчастное семейство, в котором, может быть, больше всех жаловаться должен был глава. Таким образом, император и Великая армия хранили друг перед другом грустное, но благородное молчание: они были слишком горды, чтобы жаловаться, и в то же время слишком опытны, чтобы не сознавать бесполезность жалоб.

Наполеон, быстро вошел в свою последнюю императорскую квартиру; он закончил здесь свои последние распоряжения и двадцать девятый и последний бюллетень своей умирающей армии [257]. В его внутренних покоях были приняты предосторожности, чтобы до завтрашнего дня не было известно ничего, что там происходит.

Но предчувствие последнего несчастия охватило его офицеров: все хотели последовать за ним. Они страстно хотели снова увидеть Францию, снова очутиться в кругу своих семей и бежать от этого ужасного климата; но никто не осмеливался высказать этого желания: их удерживали долг и честь.

Пока они делали вид, что предаются отдыху, от которого они были все далеки, наступила ночь, и подошел момент, который назначил император для сообщений начальникам армии о своем решении. Были вызваны все маршалы. По мере того как они входили, он каждого из них уводил отдельно и сначала располагал в свою пользу то своими рассуждениями, то выражением доверия.

Так, увидав Даву, он пошел навстречу ему и спросил, почему его более не видно, не покинул ли он его? А когда Даву ответил на это, что ему казалось, что император им недоволен, он мягко открылся ему, выслушал ответ Даву, сообщил даже, какой путь он собирается избрать и принял во внимание его советы по этому поводу.