Пантелеймон Кулиш - Записки о жизни Николая Васильевича Гоголя. Том 1

Я живу, как ты, верно, знаешь, в том же доме и той же улице, via Felice, № 126. Те же самые знакомые лица вокруг меня; те же немецкие художники, с узеньки(ми) рыженькими бородками, и те же козлы, тоже с узенькими бородками; те же разговоры и о том (же) говорят, высунувшись из окон, мои соседки. Так же раздаются крики и лепетания Аннунциат, Роз, Дынд, Нанн и других, в шерстяных капотах и притоптанных башмаках, несмотря на холодное время. Зима в Риме холодна, как никогда; по утрам морозы, но днем солнце, и мороз бежит прочь, как бежит от света тьма. Я, однако ж, теперь совершенно привык к холоду и даже в комнате не ставлю скальдины. Одно солнце ее нагревает. Теперь начался карнавал; шумно, весело. Наш Е<���го> В<���ысочество> доволен чрезвычайно и, разъезжая в блузах------бросает муку в народ корзинами и мешками, и во что ни попало".

8

"Рим, Июнь 5 (1839). Письмо твое пахнет унынием, даже чтобы не сказать отчаянием и припадками решительной безнадежности. Мне кажется только, что последним двум слишком рано предаваться. Неужели тебе уже решительно ничего не остается на свете, которое бы тебя привязывало? Погоди, по крайней мере, покаместь я умру; тогда уже можешь предаться им, - по крайней мере, искать какой-нибудь предлог для них, если они тебе так нравятся; а до того времени Бог знает... Конечно я не имею теперь от себя никаких средств тебе помочь; но ведь я еще живу, стало быть я на что-нибудь тебе нужен. Впрочем я состояние твое совершенно понимаю. Одиночество в этом пустынно-многолюдном Париже, и притом еще в это время года, время томительных жаров, которые везде томительны, кроме Италии, - это конечно страшно! Если б ты знал, как мне грустно покидать на два месяца Рим! Почти так же грустно, как тебе оставаться в Париже. Я недавно еще чувствовал одну сильную, почти незнакомую для меня в эти лета грусть, - грусть, живую грусть прекрасных лет юношества, если не отрочества души. Я похоронил на днях моего друга, которого мне дала судьба в то время, в ту эпоху жизни, когда друзья уже не даются. Я говорю об моем Иосифе Вьельгорском. Мы давно были привязаны друг к другу, давно уважали друг друга, но сошлись тесно, неразлучно и решительно братски только, увы! во время его болезни. Ты не можешь себе представить, до какой степени была это благородно-высокая, младенчески-ясная душа. Выскочки ума и таланта мы видим часто у людей; но ум и талант и вкус, соединенные с такою строгою основательностью, с таким твердым, мужественным характером, - это явление, редко повторяющееся между людьми. И все было у него на 23 году возраста. И при твердости характера, при стремлении действовать полезно и великодушно, такая девственная чистота чувств! Это был бы муж, который бы украсил один будущее царствование АЛЕКСАНДРА НИКОЛАЕВИЧА.------И прекрасное должно было погибнуть, как гибнет все прекрасное у нас------ Ты опять сидишь без вестей о доме.----------тебе средства есть. Нельзя, чтобы их не было. На то дан человеку ум и даже простой инстинкт. Но на тебя странно действует нужда. Она тебя не подстрекает на изобретение, как обыкновенно бывает, а подавляет тебя всего собою. Твой ум меньше всего - я замечал - действует в это время; на него находит летаргическое усыпление, и ты сам идешь навстречу отчаянию, с распростертыми руками и объятиями, тогда как ему следовало бы иногда вместо этого дать под(затыльника).

Но довольно об этом предмете. Мне очень жаль, что ты мало сошелся и сблизился с своими гостями. Впрочем, и то сказать, что приехавший в Париж новичек худой товарищ обжившемуся парижанину. Первый еще жаждет и ищет; другой уже устал и утомлен. Им трудно сойтиться, и особливо, когда времени всего только один месяц. Жаль! они были бы для тебя полезны. Впрочем, я надеюсь, они будут еще полезны тебе после.

О, как бы я желал быть сию же минуту в состоянии... впрочем, напиши по крайней мере, сколько тебе нужно, что бы уехать из Парижа и переехать на воды, чтобы (ничто) тебя не задерживало. Я не потому спрашиваю тебя, чтоб имел возможность тебе сейчас помочь, но потому, чтобы знать, чтобы иметь в виду, чтобы ведать, как при случае нужно иногда действовать, чтобы иногда хоть по крайней мере жестом помочь тебе, или выражением рожи, как делает человек, когда видит, что другому больно".

Письма Гоголя к матери из Германии, Франции, Швейцарии и Италии отличаются простотою языка и изложения, которая у другого писателя была бы сухостью. Он, можно сказать, только называет, а не рисует, предметы, но воображение читателя возбуждается и самою его номенклатурою: в ней слышна сдержанная сила изобразительности. Этих писем очень много. Я приведу из них только те места, которые по чему-либо выдаются сильнее прочих.

Июля 5-го, 1836, из Ахена. "Из Кельна предстоит мне самое приятное путешествие на пароходе по реке Рейну. Это - совершенная картинная галерея; с обеих сторон города, горы, утесы, деревни, словом - виды, которые вы редко даже на эстампах встречали. Очень жаль, что вы не можете видеть всего этого. Когда-нибудь, под старость лет, когда поправятся ваши и мои обстоятельства, отправимся мы поглядеть на это".

Августа 11-го, 1636, из Женевы. "Альпийские горы везде почти сопровождали меня. Ничего лучшего я не видывал. Из-за сих гор вдали показываются ледяные и снеговые вершины Альп. Во время захождения солнца, снега Альп покрываются тонким, розовым и огненным светом. Часто, когда солнце уже совсем скроется и все уже темно------Альпы одни сияют на небе, как будто транспарантные".

Оттуда же, сентября 24. "...Наконец, когда поднимешься еще выше, - один мох, и потом прекращаются все произрастения, начинаются снега, и вы совершенно очутитесь среди зимы. Перед вами снега, над вами снега, вокруг вас снега. Внизу земли нет; вы видите, вместо нее, в несколько рядов облака. Целые ледяные стены сквозь которые просвечивает солнце, висят вокруг..."

Марта 16-го, 1837, из Рима. "Вся земля пахнет и дышит художниками и картинами".

Гоголь в первую (не-фантастическую) свою поездку за границу прожил в Италии, и большею частью в Риме, с мая 1836 по 27 сентября 1839 года. В 1839 году он приехал в Москву вместе с М.П. Погодиным, в доме которого остановился и жил до нового выезда за границу, в 1840 году.

Об этом и дальнейших временах его жизни в Москве С.Т. Аксаков сообщил мне "Краткие сведения и выписки для биографии Гоголя", извлеченные из подробной истории его знакомства с поэтом, написанной не для печати. Принося ему за это глубокую благодарность, я буду вносить в мое повествование места из его рукописи, без всякой перемены.