Лев Данилкин - Человек с яйцом

Обложка А. Бондаренко.

Само издательство в приватных разговорах и публичных интервью озвучивало следующие версии касательно «Господина Гексогена». Это «героиновый Толстой» (Иванов). Это «накокаиненный Фадеев» (Котомин). Это «Мифогенная любовь каст — 3» (Иванов). Это «неизвестный текст Пелевина» (Котомин). Позже возникала версия, согласно которой они хотели «втиснуть Проханова в рамки жанра», и поэтому «Господин Гексоген» был отредактирован таким образом, чтобы из него получился «настоящий политический триллер»; триллер снабдили выразительной обложкой.

Реакция союзников по лагерю мракобесов не заставила себя ждать. Круг «Нашего современника» резко осудил роман. Особенно возмущало оформление — разлагающийся Ленин (художник Андрей Бондаренко, похоже, уловил момент с «одряхлением красной кумирни»). Знал ли Проханов про то, что роман выйдет в такой обложке? Нет. «Я, дурак, не пошел к Бондаренко смотреть обложку. Мне было не до этого. Но я полностью им доверился, и они убедили меня, что в обложке успех романа. Если бы я увидел, я бы восстал: к чертовой матери, лучше жопу рисуйте». Мне кажется, он преувеличивает. В конце концов, справедливо вопрошает главный редактор «Дуэли» Ю. Мухин, «а что еще должен был изобразить на обложке художник при таком тексте внутри книги?».

Резко отреагировал Зюганов. Роман вызвал раздражение даже в самом ближнем круге. Писатель Анатолий Афанасьев, ближайший прохановский друг, выговорил ему за махровый антисемитизм: «такие вещи писать нельзя». В самом деле, Проханов снял перчатки и влез в табуированные темы голыми руками. «Господин Гексоген» — если не фашистский, то колючий, не смазанный елеем политкорректности текст: евреи здесь, без экивоков, «жиды», электронная империя Астроса растлевает русский народ, питается его соками, дискредитирует его. (Этот всплеск ненависти к евреям, и особенно Гусинскому, связан с «Новой Хазарией» — идеей-фикс газеты «Завтра» 97–98-го годов.) Александр Сегень, редактор последних романов Проханова в «Нашем современнике», автор «Русского урагана», сам, по уверению Александра Андреевича, достаточно эксцентричный и не реалистический писатель, написал статью «Бэстсэллер — это тот, кто хорошо продается». Владимир Бушин, убежденный коммунист, фронтовик и человек с репутацией финальной инстанции вкуса, был разгневан и высказывался о романе в высшей степени скептически (и особенно пожурил Проханова за обложку, подарив ему «Гексоген», где гниющий Ленин был заклеен обычным портретом, с укоризненной надписью. Кроме того, напомнил автору Бушин, у вас там несколько раз написано «сталинист» — а надо говорить «сталинец». Проханов, по свидетельству Бушина, «возмутился»: «Ты бы еще наклеил трехлетнего с кудряшками!»).

Что он отвечал на это? «Мне показалось, что эти упреки не связаны с эстетикой и глубинной идеологией романа. Эти упреки связаны с попыткой или с желанием дистанцироваться как бы от моего успеха. Возникло некоторое отчуждение».

С этим ревизионизмом сам Проханов связывает и «новую эстетику», так называемые «галлюцинозы».

К «Господину Гексогену» имеет отношение еще один курьезный эпизод. Однажды ясной зимней ночью 2001 года несколько патриотических литераторов, среди которых выделялись Проханов, Ганичев, Распутин, Карпов, коченели на взлетном поле в Ханкале, ожидая транспорта в Грозный. Всех этих далеко не молодых людей занесло в Чечню неслучайно — они приехали, чтобы описать подвиги русской армии, воспользовавшись добрыми отношениями, сложившимися у Проханова с Квашниным и Генштабом. Наконец из тьмы на поле опустилась огромная «корова» — вертолет Ми-26: писатели завороженно смотрели на то, как сквозь секшие небо лопасти с красными габаритными огнями на концах просачивались рубленые зеленые звезды. В этот момент к Проханову подошел Карпов и ни к селу ни к городу сказал: «Саша, я прочитал твою очередную передовицу. А почему бы тебе не написать в этом жанре роман?» — «Что вы имеете в виду, Владимир Васильевич?» — «Ну почему не использовать эти литературные приемы для того, чтобы перенести их в прозаическое повествование?». Проханов пожал плечами. То было довольно странное заявление: Карпов — человек, далекий от него и по возрасту, и по поколенческой группе, и по эстетике, и вообще не то чтобы сердечный друг, уже второй раз вторгался в его жизнь. Первый — когда, будучи секретарем СП, пригласил его в редакторы газеты «День». И теперь слова эти были произнесены вскользь, между прочим, однако ж через некоторое время Проханов вспомнил их — и подумал: почему бы нет?

Получается, странные «галлюцинозы» появились в «Господине Гексогене» благодаря Карпову? «В некотором роде».

Москва-1999 — ад, похожий на преисподнюю из русских икон; все, что можно, в этом романе мутирует, облучает, сочится гуморами и искажает. Ленин здесь сторожит Кремль от подземного Змея, Евгений Киселев превращается в мобильный телефон, Немцов — в собаку, а Путин — в радугу. «Это отступничество (от „красной кумирни“. — Л. Д .), богоборчество — довольно разрушительная процедура для художника: оно, видимо, вызвало в моих текстах какую-то новую энергию, появление каких-то других эссенций, более ядовитых, сюрреалистических». Трудно сказать, войдут ли знаменитые «гексогенные» метафоры в историю литературы, но после публикации романа кое-какие из них цитировали настолько часто, что их до сих пор можно воспроизвести по памяти: «На тарелках, окутанных паром, розовели креветки, похожие на маленьких распаренных женщин, вышедших из деревенской бани». «Кремлевская стена, мимо которой они проезжали, казалась сочно-малиновой, воспаленной, словно ей дали пощечину».

Помнится, по выходу романа, удивленный этими абсурдными «галлюцинациями» и став жертвой мощной суггестии текста, я пытался понять, каким образом 65-летний номенклатурный советский автор «вдруг» закутался в хитон Данте и принялся лить читателям на голову гигантские чаны своих видений. Можно было предположить, что энергия советских времен, попадая в чужую (политически враждебную) среду, — девяностые годы — начинает бурно реагировать. На шве, границе происходит короткое замыкание, локальный психический конфликт, выражающийся в текстуальной «галлюцинации». Так на стенах готических соборов, где соприкасаются сакральное и мирское, образуются адские химеры и горгульи; так карбид исходит пузырями, когда его помещают в воду; так в пограничной зоне текста возникает пространство ада, кишащее диковинными животными, насекомыми, дигитальными роботами. Метафоры — адская флора, расцветающая в зонах столкновения.