Лев Данилкин - Человек с яйцом

Длинноволосый тем временем вычислил курс и двинулся к пункту назначения. Ему предстояло пройти между двумя столами, за которыми гуляла «деревенская проза» второго и третьего поколения — неряшливо одетая публика незапоминающейся наружности, удивительно непохожая на своих кумиров — Распутина, Астафьева и Белова. Это были цэдээловские боевики — крестьянские сыны, которые с тягостным сердцем оставляли соху, приезжали в Москву и сочиняли бесконечные саги о погибающей деревне и о том, как страшно город обошелся с их родиной. Алкоголь традиционно использовался как амортизатор психической травмы, связанной с проживанием среди урбанистов-циников, злонамеренно разрушающих органичный сельский уклад. В меню того вечера не было чего-либо исключительного: несколько бутылок «Пшеничной», сосиски, пельмени, сигареты здесь курить было не принято, поэтому все униженные и оскорбленные смолили «Беломор». Над столами клубился едкий дым, будто в горящем доме или натопленной бане.

Сорокалетний.

Неожиданно из чада выпрыгнуло невысокое плотное существо с хитрыми кулацкими глазками и земской бородкой. Оно отважно перегородило Уайльду дорогу и очень отчетливо произнесло:

— Ты можешь писать о чем угодно, но только не пиши о душе человеческой!

Деревенская проза оскорбительно загоготала. Опубликованная в тот день в «ЛГ» статья Проханова «Метафора современности» была вызовом деревенщикам. Это был манифест, в котором автор провозгласил приоритет машинного начала над почвенническим и земляным, комбайна с автоматизированным управлением над первобытной сохой и т. п. На поверхности статья содержала в себе призыв снять антитезу «машины» и «духа». Но в ней была и менее очевидная подоплека: фактически это был обвинительный приговор деревенщикам, где указывалось, что из хранителей заповедника они превратились в плакальщиков по уходящей деревне, обскурантистов, чурающихся современности как черт ладана и, более того, этот их статус, якобы оппозиционный, на самом деле гарантировал им место в элите, быть деревенщиком стало модно, хлебно. (И все это — финальное туше — при том, что так и не написано ни одного настоящего романа о целине!) Литература, короче говоря, занимается черт знает чем, тогда как у нее есть более чем конкретные задачи.

«Метафора современности», по сути, была конспектом — и промоакцией, рассчитанной на то, чтобы подогреть интерес критики к только что вышедшему роману «Место действия». То был не просто очередной производственный советский роман, но «этапный» — точно для Проханова и, не исключено, для всей литературы. На этот раз он не просто вытащил из-за пазухи магический кристалл цивилизации, как в «Кочующей розе» и «Время полдень», но столкнул мир архаики и мир футурологии, себя-фольклорного и себя-техносферичного. Это роман о конфликте — который и выплеснулся из романа в ЦДЛ.

Года за три до эпизода в ЦДЛ Проханов отправляется в одну из рутинных поездок — в качестве члена редколлегии журнала «Октябрь». Инициатива исходила от главного редактора, Ананьева, в попутчиках у Проханова был писатель Григорий Бакланов. Они попали в Тобольск, на строительство нефтехимкомплекса.

В первый же день, еще до осмотра строительства, они зашли на старинное кладбище, где уселись на могиле Кюхельбекера, и, потягивая самогон и рассматривая бронзовый памятник, дружелюбно обсуждали стандартные темы своего времени, тестируя друг друга на вменяемость, знакомство с запретными текстами и отношение к пикантным предметам. Проханов испытывал к своему собеседнику уважение, как к фронтовику, и вспоминал, как тот помогал ему печатать первые рассказы в «Октябре». «Я был почти завербован в этот мир баклановско-ананьевский».

Почти. Но если для Бакланова все это так и осталось очередной рутинной поездкой — еще один деревянный кремль, еще один странный городок, где старушки из старого города приходят в новые кварталы кататься на лифтах, еще одна емкость алкоголя — то Проханов, много в то время думающий о том, каким образом «лубяное» может контактировать с «технотронным», ловит в этом городе важную метафору. Место показалось ему любопытным: с одной стороны, старинный купеческий, «лубяной» русский город, в котором Николай провел последние дни перед екатеринбургским финалом, с другой, «в этот деревянный город, куда сброшены все отходы реальной истории и реальной культуры, ютящиеся среди догнивающих домов и изб, врывается индустриальный гигант, который символизирует, строит цивилизацию, новую эру». Под воздействием этого пришельца люди оказываются по разные стороны баррикад, делятся на людей культуры и людей цивилизации.

По мнению Проханова, на тот момент это была ключевая советская проблема — «просачивание досоветских архаических констант сквозь жесткую технократическую оболочку». Ему кажется, что если обнаружить способ снятия этого противоречия, возможность синтеза — философского и политического — этих двух направлений, то подгнивающая изнутри страна была бы спасена.

Разглядев в Тобольске романную ситуацию, — «комбинат ломится в город, проламывает ветхие сооруженьица, ахает металлом по дереву», — поймав эту «метафору современности», он принялся ее реализовывать. Он регулярно приобретает билеты на самолет до Тобольска и летает туда уже не как путешественник-этнограф или поверхностно знакомящийся с городом трэвел-райтер, а как писатель. У него уже есть замысел, и он ищет только тот материал, который укладывается в сюжет о войне миров.

Так, с одной стороны, он знакомится с директором комбината Владимиром Дзираевым, с другой, с местной интеллигенцией — краеведами, театральными деятелями.

Он воочию наблюдает строительство «чуда»: копошение на дне котлована, перемещения лязгающих железных машин, «армады механизмов», бурные совещания менеджеров.

Так возникает «Место действия» — производственно-краеведческий роман про город Николо-Ядринск. Точнее, про два Николо-Ядринска — архаический и устремленный в будущее. Главных героев здесь двое — амбициозный директор комбината Пушкарев и скромный художник Горшенин. Они непримиримые антагонисты, которые в конце концов должны прийти к синтезу. Поначалу футуроориентированный Пушкарев относится к аборигенам едва ли не с презрением — «сухая, мертвая ветвь российской истории», «предстоит обломать мертвый сук… выращивать новую молодую вершину» — чем провоцирует против себя заговор местной «белой» интеллигенции. Неглупый человек, не зря назначенный в главные герои романа, он, впрочем, быстро соображает, что к чему, и меняет тактику отношений с местной интеллектуальной элитой. Самому бескомпромиссному своему оппоненту, журналисту, он предлагает место пресс-секретаря; у него есть проект не только для технократов, но и для людей культуры, он готов идти с ними на сближение.